Правда, у него накопилось что рассказать; он былв чрезвычайно возбужденном
состояниидухаи обрадовался тому, чтопоймалвомне слушателя. Он стал
говоритьогородскихновостях,оприездегубернаторши"сновыми
разговорами", об образовавшейся уже в клубе оппозиции, о том, что все кричат
оновыхидеях, и какэто ковсемпристало, и пр., пр. Онпроговорилс
четверть часа, и так забавно, что я не мог оторваться. Хотя я терпеть его не
мог, но сознаюсь, что у него был дар заставить себя слушать и особенно когда
он оченьначто-нибудь злился.Человекэтот, по-моему, былнастоящийи
прирожденныйшпион. Он зналво всякую минуту все самые последние новости и
всюподноготнуюнашегогорода,преимущественнопочастимерзостей,и
дивитьсянадобыло,до какойстепенион принимал к сердцу вещи,иногда
совершенно до него не касавшиеся. Мне всегдаказалось,что главноючертой
егохарактерабылазависть.Когдая,втотже вечер, передал Степану
Трофимовичуо встречеутромсЛипутиным и онашем разговоре, -тот,к
удивлению моему, чрезвычайновзволновался и задал мне дикий вопрос:"знает
Липутин или нет". Я стал ему доказывать, что возможности не было узнатьтак
скоро, да и не от кого; но Степан Трофимович стоял на своем:
-Вот верьтеили нет,- заключилонподконецнеожиданно, - ая
убежден, чтоему не только уже известно всЈ совсеми подробностями о нашем
положении, но что он и ещечто-нибудь сверх тогознает, что-нибудьтакое,
чего ни вы, ния еще незнаем,а, может быть, никогдаи неузнаем,или
узнаем, когда уже будет поздно, когда уже нет возврата!..
Я промолчал, нослова эти намногоенамекали. После того, целых пять
дней мынисловане упоминалиоЛипутине;мнеясно было,чтоСтепан
Трофимович очень жалел о том, чтообнаружил предо мною такиеподозренияи
проговорился.
II.
Однаждыпоутру, - то-есть наседьмой или восьмойдень после того как
Степан Трофимович согласился стать женихом, - часов около одиннадцати, когда
я спешил, по обыкновению, к моему скорбному другу, дорогой произошло со мной
приключение.
ЯвстретилКармазинова, "великого писателя", как величал его Липутин.
Кармазиноваячитал сдетства.Егоповестии рассказыизвестнывсему
прошлому и даже нашему поколению; яже упивался ими;они были наслаждением
моего отрочестваи моеймолодости.Потом я несколько охладел к егоперу;
повести с направлением, которые он всЈ писал в последнеевремя,мне уже не
так понравились,как первые,первоначальные егосоздания, в которыхбыло
стольконепосредственной поэзии; асамые последние сочиненияего так даже
вовсе мне не нравились.
Вообщеговоря,если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом
деле, все эти наши господа таланты среднейруки, принимаемые по обыкновению
при жизниих чуть не за гениев, -не толькоисчезаютчуть не бесследно и
как-товдруг изпамяти людей, когда умирают, но случается, что даже ипри
жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они
действовали, - забываютсяи пренебрегаются всеми непостижимоскоро.
Вообщеговоря,если осмелюсь выразить и мое мнение в таком щекотливом
деле, все эти наши господа таланты среднейруки, принимаемые по обыкновению
при жизниих чуть не за гениев, -не толькоисчезаютчуть не бесследно и
как-товдруг изпамяти людей, когда умирают, но случается, что даже ипри
жизни их, чуть лишь подрастет новое поколение, сменяющее то, при котором они
действовали, - забываютсяи пренебрегаются всеми непостижимоскоро. Как-то
этовдругу нас происходит, точнопеременадекорации натеатре.О, тут
совсемне то,что с Пушкиными, Гоголями,Мольерами, Вольтерами,со всеми
этимидеятелями, приходившими сказать свое новое слово! Правда и то, чтои
самиэтигоспода талантысреднейруки, насклонепочтенныхлет своих,
обыкновенно самымжалкимобразомунасисписываются, совсем дажеине
замечая того. Нередко оказывается, что писатель, которому долгоприписывали
чрезвычайную глубинуидей иоткоторого ждаличрезвычайного и серьезного
влияния на движение общества,обнаруживает под конец такую жидкость и такую
крохотность своей основной идейки, что никто даже и не жалеет о том,что он
так скоро умелисписаться. Но седые старички не замечаюттого исердятся.
Самолюбиеих,именноподконецихпоприща, принимаетиногдаразмеры,
достойные удивления. Бог знает,за когоони начинают приниматьсебя. - по
крайней мере за богов. Про Кармазинова рассказывали, что ондорожит связями
своими ссильными людьмии собществомвысшим чуть не больше души своей.
Рассказывали,чтоон вас встретит, обласкает, прельстит,обворожитсвоим
простодушием,особенно есливы ему почему-нибудь нужныи, ужразумеется,
если вы предварительно были емузарекомендованы. Нопри первом князе,при
первойграфине,припервомчеловеке,которогоонбоится,онпочтет
священнейшимдолгомзабыть васс самым оскорбительным пренебрежением, как
щепку,как муху, тут же, когда вы еще не успелиот него выйти; он серьезно
считаетэто самым высоким и прекрасным тоном. Несмотря на полную выдержку и
совершенное знание хороших манер,ондо того, говорят, самолюбив, до такой
истерики, что никак не может скрыть своей авторской раздражительности даже и
в техкругах общества, где мало интересуются литературой. Еслиже случайно
кто-нибудь озадачивал егосвоимравнодушием, то онобижался болезненнои
старался отмстить.
Сгод тому назад я читалв журналестатью его, написанную с страшною
претензиейна самую наивнуюпоэзию и приэтомна психологию. Он описывал
гибель одного парохода, где-то у английского берега, чему сам был свидетелем
и видел, как спасали погибавших и вытаскивали утопленников.Вся статья эта,
довольно длинная и многоречивая, написана была единственно с целию выставить
себясамого. Таки читалось между строками: "Интересуйтесь мною, смотрите,
каков ябыл вэтиминуты. Зачем вам это море, буря, скалы, разбитые щепки
корабля? Я ведь достаточно описал вам всЈэто моим могучимпером. Чеговы
смотрите на эту утопленницусмертвымребенком в мертвыхруках? Смотрите
лучше на меня, как я не вынес этого зрелища и от него отвернулся.