Я опять
за ним,как и давеча.Выходя изворот, он, заметив,что я провожаюего,
сказал:
-Ахда,выможетеслужитьсвидетелем...del'accident.Vous
m'accompanerez n'est-ce pas?
- Степан Трофимович, неужели вы опять туда? Подумайте, что может выйти?
С жалкою и потерянною улыбкой, - улыбкой стыда и совершенного отчаяния,
ивто же время какого-тостранного восторга,прошептал онмне, намиг
приостанавливаясь:
- Не могу же я жениться на "чужих грехах"!
Я толькоиждалэтого слова. Наконец-то это заветное,скрываемое от
менясловцобылопроизнесенопослецелойнеделивиляний иужимок.Я
решительно вышел из себя:
- И такаягрязная,такая...низкая мысль моглапоявиться увас,у
СтепанаВерховенского, в вашем светлом уме,в вашем добром сердце и... еще
до Липутина!
Он посмотрел наменя, не ответил ипошел тоюже дорогой. Я нехотел
отставать. Я хотелсвидетельствовать пред ВарваройПетровной. Я бы простил
ему, еслиб он поверил толькоЛипутину,побабьемумалодушию своему, но
теперь уже яснобыло, что он сам всЈ выдумал еще гораздо прежде Липутина, а
Липутин только теперь подтвердил егоподозрения и подлил масла в огонь.Он
не задумалсязаподозрить девушкус самого первого дня, еще не имея никаких
оснований,даже Липутинских.ДеспотическиедействияВарварыПетровны он
объяснил себетолько отчаянным желаниемеепоскореезамазать свадьбойс
почтенным человеком дворянские грешки ее бесценного Nicolas!Мне непременно
хотелось, чтоб он был наказан за это.
-O! Dieuquiestsigrandetsibon! О, ктоменяуспокоит! -
воскликнул он, пройдя еще шагов сотню и вдруг остановившись.
- Пойдемте сейчас домой,и я вамвсЈ объясню!-вскричаля,силой
поворачивая его к дому.
-Это он! СтепанТрофимович, этовы? Вы? - раздалсясвежий, резвый,
юный голос, как какая-то музыка подле нас.
Мыничего невидали, а подле насвдруг появилась наездница, Лизавета
Николаевна, со своим всегдашним провожатым. Она остановила коня.
- Идите, идите же скорее!- звала она громко и весело,- я двенадцать
лет не видала его и узнала, а он... Неужто не узнаете меня?
СтепанТрофимович схватил ееруку, протянутую кнему, и благоговейно
поцеловал ее. Он глядел на нее как бы с молитвой и не мог выговорить слова.
- Узнал и рад! Маврикий Николаевич, онв восторге, что видит меня! Что
же вы не шливсе две недели? ТЈтя убеждала, что вы больны, и что вас нельзя
потревожить; но ведь я знаю, тЈтялжет. Я всЈ топала ногами ивас бранила,
но я непременно, непременно хотела, чтобы вы сами первый пришли, потому и не
посылала. Боже,да он нискольконепеременился! - рассматривала онаего,
наклоняясь с седла, - он до смешногоне переменился! Ах нет, есть морщинки,
много морщиноку глаз и на щеках,и седые волосы есть, но глаза те же! А я
переменилась? Переменилась? Но что же вы всЈ молчите?
Мне вспомнилсявэтомгновение рассказ отом, что она былачуть не
больна,когдаее увезли одиннадцатилет вПетербург; в болезнибудто бы
плакала и спрашивала Степана Трофимовича.
Боже,да он нискольконепеременился! - рассматривала онаего,
наклоняясь с седла, - он до смешногоне переменился! Ах нет, есть морщинки,
много морщиноку глаз и на щеках,и седые волосы есть, но глаза те же! А я
переменилась? Переменилась? Но что же вы всЈ молчите?
Мне вспомнилсявэтомгновение рассказ отом, что она былачуть не
больна,когдаее увезли одиннадцатилет вПетербург; в болезнибудто бы
плакала и спрашивала Степана Трофимовича.
- Вы... я... -лепетал он теперь обрывавшимся от радости голосом,- я
сейчас вскричал: "кто успокоитменя!" и раздался вашголос... Я считаю это
чудом et je commence а croire.
-En Dieu? EnDieu, quiest lа-hautetqui est si grand et si bon?
Видите, я все ваши лекциинаизусть помню. Маврикий Николаевич, какую он мне
тогда веру преподавал enDieu, qui est si grand et si bon!А помнитеваши
рассказы отом, как КолумботкрывалАмерику,и как все закричали: земля,
земля! Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и восне
кричала:земля,земля!Апомните,каквымнеисторию принцаГамлета
рассказывали? А помните,каквымне описывали,какизЕвропы в Америку
бедныхэмигрантовперевозят? ИвсЈ-то неправда, япотом всЈ узнала,как
перевозят, но как он мне хорошо лгал тогда, Маврикий Николаевич, почти лучше
правды! Чего вытак смотрите наМаврикияНиколаевича? Этосамый лучший и
самыйверныйчеловекнавсем земном шаре,и выегонепременнодолжны
полюбить какменя!Ilfaittoutсеque jeveux. Но,голубчикСтепан
Трофимович, стало быть,вы опять несчастны, коли среди улицы кричите о том,
кто вас успокоит? Несчастны, ведь так? Так?
- Теперь счастлив...
-ТЈтяобижает?-продолжалаонане слушая, -всЈтажезлая,
несправедливая и вечнонамбесценная тЈтя! А помните,как вы бросались ко
мне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, - да не бойтесь же Маврикия
Николаевича;он провас всЈ,всЈ знает,давно, вы можете плакатьна его
плече сколькоугодно,ионсколькоугодно будетстоять!.. Приподнимите
шляпу, снимитесовсем на минутку, протянитеголову, станьтена цыпочки, я
вассейчаспоцелуювлоб,каквпоследнийраз поцеловала,когдамы
прощались.Видите, табарышня из окна на наслюбуется... Ну ближе, ближе.
Боже, как он поседел!
И она, принагнувшись в седле, поцеловала его в лоб.
-Ну, теперь к вам домой! Я знаю, где выживете. Я сейчас, сию минуту
буду у вас. Я вам, упрямцу, сделаю первый визит и потом на целый деньвас к
себе затащу. Ступайте же, приготовьтесь встречать меня.
И она ускакала с своим кавалером. Мы воротились. Степан Трофимовичсел
на диван и заплакал.
- Dieu! Dieu! - восклицал он, - enfin une minute de bonheur!
Heболеекакчерездесятьминутонаявиласьпообещанию,в
сопровождении своего Маврикия Николаевича.