-Vousetle bonheur, vous arrivez en même temps!- поднялся оней
навстречу.
- Вот вамбукет; сейчасездилакm-meШевалье, у ней всю зимудля
именинниц букеты будут.Вот вам и Маврикий Николаевич, прошу познакомиться.
Я хотела-было пирог вместобукета, но МаврикийНиколаевич уверяет, что это
не в русском духе.
Этот Маврикий Николаевич был артиллерийский капитан, лет тридцати трех,
высокогоросту господин, красивый и безукоризненно порядочной наружности, с
внушительною и напервый взгляд дажестрогою физиономией, несмотряна его
удивительную и деликатнейшую доброту, о которой всякий получалпонятие чуть
неспервойминуты своего сним знакомства.Он, впрочем, былмолчалив,
казался очень хладнокровен и на дружбу не напрашивался. Говорили потом у нас
многие, что он недалек; это было не совсем справедливо.
Я не стану описывать красоту Лизаветы Николаевны. Весь город уже кричал
обеекрасоте,хотянекоторыенашидамыидевицыснегодованием не
соглашалисьс кричавшими. Былиизних и такие, которые ужевозненавидели
ЛизаветуНиколаевну,иво-первых,загордость:Дроздовы почтиещене
начиналиделать визитов, что оскорбляло, хотя виной задержкидействительно
было болезненноесостояниеПрасковьи Ивановны. Во-вторых, ненавидели ее за
то, что онародственницагубернаторши; в-третьих, за то, что она ежедневно
прогуливаетсяверхом. Унасдосихпор никогда еще не бывалоамазонок;
естественно, что появление Лизаветы Николаевны, прогуливавшейся верхом и еще
несделавшей визитов, должнобылооскорблять общество.Впрочем,все уже
знали, что она ездит верхом по приказанию докторов, и при этом едко говорили
обее болезненности. Онадействительно была больна. Что выдавалось в ней с
первого взгляда-это ееболезненное, нервное, беспрерывное беспокойство.
Увы!бедняжкаоченьстрадала,ивсЈ объяснилосьвпоследствии.Теперь,
вспоминая прошедшее, я уже не скажу,что она была красавица, какою казалась
мнетогда.Может быть,онабыла даже исовсем нехороша собой.Высокая,
тоненькая, ногибкаяисильная, она даже поражаланеправильностьюлиний
своеголица.Глазаеебыли поставленыкак-топо-калмыцки, криво;была
бледна,скулиста,смугла ихудалицом; но быложенечтовэтомлице
побеждающееипривлекающее!Какое-томогуществосказывалосьвгорящем
взгляде еетемных глаз; она являлась "как победительница и чтобы победить".
Она казалась гордою, аиногда даже дерзкою; незнаю, удавалосьли ей быть
доброю; но я знаю,что она ужаснохотела и мучиласьтем,чтобы заставить
себябыть несколько доброю. Вэтой натуре, конечно,было много прекрасных
стремлений и самых справедливых начинаний; но всЈ в ней какбы вечно искало
своегоуровняиненаходилоего,всЈбыловхаосе,вволнении,в
беспокойстве.Можетбыть,онаужесослишкомстрогимитребованиями
относиласьксебе,никогданенаходявсебе силыудовлетворитьэтим
требованиям.
Можетбыть,онаужесослишкомстрогимитребованиями
относиласьксебе,никогданенаходявсебе силыудовлетворитьэтим
требованиям.
Она села на диван и оглядывала комнату.
-Почему мнев эдакие минутывсегда становитсягрустно, разгадайте,
ученыйчеловек? Я всюжизнь думала, что и бог знает,как буду рада, когда
вас увижу, и всЈ припомню, и вотсовсем какбудто не рада, несмотря на то,
что вас люблю...Ах, боже,у него виситмой портрет!Дайте сюда,яего
помню, помню!
Превосходный миниатюрныйпортретакварелью двенадцатилетней Лизыбыл
выслан Дроздовыми Степану Трофимовичу из Петербурга ещелет девять назад. С
тех пор он постоянно висел у него на стене.
- Неужто я была таким хорошеньким ребенком? Неужто это мое лицо?
Она встала и с портретом в руках посмотрелась в зеркало.
-Поскорей, возьмите!-воскликнула она, отдаваяпортрет, -не вешайте
теперь, после, не хочу и смотреть на него. - Она села опять на диван. - Одна
жизнь прошла, началасьдругая, потом другая прошла - началась третья, и всЈ
без конца. Всеконцы точно как ножницами обрезывает. Видите, какие я старые
вещи рассказываю, а ведь сколько правды!
Онаусмехнувшись посмотрелана меня;уже несколькораз онана меня
взглядывала, но Степан Трофимович в своем волнении изабыл, что обещал меня
представить.
- А зачем мой портрет висит у вас под кинжалами? И зачем увас столько
кинжалов и сабель?
У него, действительно, висели настене, не знаю длячего, два ятагана
накрест, а над ними настоящая черкесская шашка. Спрашивая, она такпрямо на
меня посмотрела,чтояхотелбылочто-тоответить, ноосекся.Степан
Трофимович догадался наконец и меня представил.
- Знаю,знаю, -сказала она, - я очень рада. Мамаобвас тоже много
слышала. Познакомьтесь и с Маврикием Николаевичем, это прекрасный человек. Я
об вас уже составила смешное понятие: ведь вы конфидент Степана Трофимовича?
Я покраснел.
-Ах,проститепожалуста,ясовсем нетослово сказала? вовсе не
смешное, а так... (Она покраснела и сконфузилась.)-Впрочем, что же стыдиться
того, что вы прекрасный человек? Ну, пора нам,МаврикийНиколаевич! Степан
Трофимович, черезполчаса чтобы выу насбыли.Боже,сколькомыбудем
говорить! Теперь уж я ваш конфидент, и обо всем, обо всем, понимаете?
Степан Трофимович тотчас же испугался.
- О, Маврикий Николаевич всЈ знает, его не конфузьтесь!
- Что же знает?
- Да чего вы! - вскричала онав изумлении. - Ба, да ведь и правда, что
они скрывают! Я веритьнехотела. Дашутоже скрывают. ТЈтя давеча меня не
пустила к Даше, говорит, что у ней голова болит.
- Но... но как вы узнали?
- Ах, боже, так же, как и все. Эка мудрость!
- Да разве все?..
- Ну да как же? Мамаша, правда, сначала узналачерезАленуФроловну,
мою няню;ей ваша Настасья прибежала сказать.