Эка мудрость!
- Да разве все?..
- Ну да как же? Мамаша, правда, сначала узналачерезАленуФроловну,
мою няню;ей ваша Настасья прибежала сказать. Ведь вы говорили же Настасье?
Она говорит, что вы ей сами говорили.
-Я...яговорил однажды...-пролепетал СтепанТрофимович,весь
покраснев,-но... ялишь намекнул... j'étais sinerveuxetmaladeet
puis...
Она захохотала.
- А конфидента под рукой не случилось, а Настасьяподвернулась, - ну и
довольно! А у той целый город кумушек! Ну да полноте, ведь это всЈ равно; ну
пусть знают, даже лучше. Скорее же приходите, мы обедаем рано... Да, забыла,
- уселась она опять, - слушайте, что такое Шатов?
- Шатов? Это брат Дарьи Павловны...
- Знаю, чтобрат,какой вы, право! - перебила она внетерпении.- Я
хочу знать, что он такое, какой человек?
- C'estun pense-creux d'ici.C'est le meilleuret le plus irascible
homme du monde.
-Я самаслышала,что он какой-тостранный.Впрочем,не о том.Я
слышала, что он знает триязыка, и английский иможет литературною работой
заниматься. В таком случае, у меня для него много работы; мне нужен помощник
и чем скорее, тем лучше. Возьмет он работу или нет? Мне его рекомендовали...
- О, непременно, et vous ferez un bienfait...
- Я вовсе не для bienfait, мне самой нужен помощник.
- Я довольно хорошо знаю Шатова,- сказал я, - и если вы мнепоручите
передать ему, то я сию минуту схожу.
- Передайтеему, чтобонзавтраутромпришел вдвенадцатьчасов.
Чудесно! Благодарю вас. Маврикий Николаевич, готовы?
Они уехали. Я, разумеется, тотчас же побежал к Шатову.
-Monami! - догнал меня на крыльце СтепанТрофимович.- непременно
будьте уменя вдесять илив одиннадцатьчасов, когда явернусь.О,я
слишком, слишком виноват пред вами и... пред всеми, пред всеми.
VIII.
Шатова я не Засталдома; забежалчерез два часа - опятьнет. Наконец
уже в восьмом часу, я направилсяк нему, чтоб или застать его, или оставить
записку;опятьнезастал. Квартира его была заперта, а он жилодинбезо
всякойприслуги.Мне-было подумалось,нетолкнуться ливниз ккапитану
Лебядкину, чтобы спросить о Шатове; но тут было тоже запертои ни слуху, ни
светуоттуда,точнопустоеместо.Я слюбопытством прошел мимодверей
Лебядкина,под влиянием давешних рассказов.В конце концовя решилзайти
завтрапораньше. Да и на записку, правда,яне очень надеялся;Шатов мог
пренебречь,онбылтакойупрямый, застенчивый. Проклинаянеудачу иуже
выходя из ворот, я вдруг наткнулся на господина Кириллова; он входил в дом и
первый узнал меня. Так как он сам началрасспрашивать, то я и рассказал ему
всЈ в главных чертах и что у меня есть записка.
- Пойдемте, - сказал он, - я всЈ сделаю.
- Пойдемте, - сказал он, - я всЈ сделаю.
Я вспомнил, что он, по словам Липутина, занял с утра деревянный флигель
надворе. В этом флигеле, слишком для него просторном, квартироваласним
вместе какая-то старая, глухая баба, которая ему и прислуживала. Хозяин дома
в другом новом доме своем и в другойулице содержал трактир, а эта старуха,
кажется, родственница его, осталась смотретьза всем старым домом.Комнаты
во флигеле были довольно чисты, но обои грязны. В той, куда мы вошли, мебель
была сборная, разнокалиберная и совершенный брак: два ломберных стола, комод
ольховогодерева, большой тесовыйстолизкакой-нибудьизбыили кухни,
стулья идиван с решетчатыми спинкамиис твердыми кожаными подушками.В
углупомещался старинныйобраз,пред которым бабаещедонас затеплила
лампадку, ана стенах висели двабольших, тусклых, масляных портрета, один
покойногоимператораНиколаяПавловича,снятый,судяповиду,ещев
двадцатых годах столетия; другой изображал какого-то архиерея.
ГосподинКириллов,войдя,засветилсвечуиизсвоегочемодана,
стоявшего в углу и еще не разобранного, достал конверт, сургуч и хрустальную
печатку.
- Запечатайте вашу записку и надпишите конверт.
Я было возразил, что не надо,ноон настоял. Надписав конверт, я взял
фуражку.
- А я думал, вы чаю, - сказал он, - я чай купил. Хотите?
Я не отказался. Баба скоро внесла чай, то-есть большущий чайник горячей
воды, маленькийчайник собильнозаваренным чаем, двебольшиекаменные,
грубо разрисованные чашки, калач и целую глубокую тарелку колотого сахару.
- Я чай люблю, - сказал он, - ночью, много; хожу и пью; до рассвета. За
границей чай ночью неудобно.
- Вы ложитесь на рассвете?
- Всегда; давно. Я мало ем; всЈ чай. Липутин хитер, но нетерпелив.
Меняудивило, что он хотелразговаривать; ярешилсявоспользоваться
минутой.
- Давеча вышли неприятные недоразумения, - заметил я.
Он очень нахмурился.
-Это глупость;этобольшиепустяки.Тут всЈпустяки, потомучто
Лебядкин пьян.Я Липутину не говорил, а только объяснил пустяки; потому что
тот переврал. У Липутина многофантазии,вместо пустяков горывыстроил. Я
вчера Липутину верил.
- А сегодня мне? - засмеялся я.
-ДаведьвыужепровсЈзнаетедавеча. Липутинилислаб, или
нетерпелив, или вреден, или... завидует. Последнее словцо меня поразило.
-Впрочем,выстолькокатегорийнаставили,немудрено,чтопод
которую-нибудь и подойдет.
- Или ко всем вместе.
- Да, и это правда. Липутин - это хаос! Правда,он врал давеча, что вы
хотите какое-то сочинение писать?
- Почему же врал? - нахмурился он опять уставившись в землю.
Я извинился и стал уверять, что не выпытываю.