Никогда еще онане видывала
такихлитераторов.Онибылитщеславныдо невозможности,носовершенно
открыто,какбы темисполняяобязанность. Иные(хотяидалеко не все)
являлисьдаже пьяные, нокак бысознавая в этом особенную,вчератолько
открытую красоту. Все они чем-то гордились до странности. На всех лицах было
написано, чтоони сейчас только открыли какой-то чрезвычайно важный секрет.
Онибранились, вменяя себе это вчесть.Довольно трудно было узнать,что
именно они написали; но тут быликритики, романисты, драматурги,сатирики,
обличители. Степан Трофимовичпроникдажев самыйвысший их круг,туда,
откуда управляли движением. До управляющихбыло до невероятности высоко, но
его они встретили радушно, хотяконечно никто из них ничего о нем не знал и
не слыхивал кроме того, что он "представляет идею". Ондо того маневрировал
околоних,что и их зазвал раза два в салон ВарварыПетровны, несмотря на
всЈ их олимпийство. Эти былиочень серьезны иоченьвежливы; держали себя
хорошо;остальные видимо их боялись;ноочевиднобыло,чтоим некогда.
Явилисьидве-три прежние литературныезнаменитости,случившиеся тогда в
Петербургеискоторыми ВарвараПетровнадавно ужеподдерживаласамые
изящные отношения. Нок удивлениюее этидействительные и уже несомненные
знаменитости были тишеводы,ниже травы, а иные изнихпросто льнулико
всемуэтомуновому сбродуипозорно у негозаискивали.Сначала Степану
Трофимовичу повезло; за него ухватились и стали еговыставлять на публичных
литературных собраниях. Когда он вышел в первый раз наэстраду, водном из
публичныхлитературныхчтений,вчислечитавших,раздалисьнеистовые
рукоплескания, неумолкавшие минутпять.Он со слезами вспоминалоб этом
девять лет спустя, - впрочемскореепохудожественности своей натуры, чем
изо благодарности, "Клянусьже вами паридержу", говорил он мнесам (но
только мне и по секрету), "что никто-тоизо всей этой публики знать не знал
о мне ровнешенько ничего!" Признание замечательное: стало быть был жев нем
острый ум, если он тогда же, на эстраде, мог так ясно понять свое положение,
несмотря навсЈсвое упоение; и стало быть не было в нем острого ума, если
он даже девятьлет спустяне мог вспомнить о томбезощущения обиды. Его
заставили подписатьсяпод двумяили тремя коллективными протестами (против
чегоонисам не знал);онподписался. ВарваруПетровну тоже заставили
подписаться под каким-то "безобразным поступком", ита подписалась. Впрочем
большинство этихновых людей хоть ипосещали Варвару Петровну,но считали
себя почему-тообязанными смотреть нанее спрезрениемис нескрываемою
насмешкой. Степан Трофимович намекал мне потом, в горькие минуты,что она с
тех-то пор ему и позавидовала. Онаконечно понимала, что ей нельзя водиться
сэтими людьми, но всЈ-такипринималаихс жадностию,совсемженским
истерическим нетерпениеми,главное, всЈчего-то ждала.
Навечерахона
говориламало,хотяи моглабыговорить; ноонабольшевслушивалась.
Говорилиобуничтожениицензуры ибуквыъ,озаменениирусскихбукв
латинскими,о вчерашней ссылке такого-то,о каком-то скандале в Пассаже, о
полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью,
обуничтоженииармииифлота,овосстановленииПольшипоДнепр,о
крестьянской реформеи прокламациях, обуничтожении наследства, семейства,
детей и священников,оправах женщины, о доме Краевского, которого никто и
никогда не могпростить господинуКраевскому, и пр. и пр. Ясно было, что в
этомсброде новых людей много мошенников, но несомненнобыло, что многои
честных, весьма дажепривлекательных лиц,несмотрянанекоторые всЈ-таки
удивительныеоттенки. Честные былигораздо непонятнее бесчестных и грубых;
но неизвестно было кто у кого в руках. Когда Варвара Петровна объявиласвою
мысль об издании журнала, то к ней хлынуло ещебольшенароду, но тотчас же
посыпались вглазаобвинения, что онакапиталистка и эксплуатируеттруд.
Бесцеремонностьобвиненийравняласьтолько ихнеожиданности. Престарелый
генерал Иван Иванович Дроздов, прежний друг исослуживец покойного генерала
Ставрогина, человек достойнейший(но всвоем роде) и которого все мы здесь
знаем,докрайности строптивыйираздражительный, ужасномного евшийи
ужаснобоявшийся атеизма, заспорил на одномиз вечеровВарвары Петровны с
однимзнаменитым юношей.Тот ему первым словом: "Выстало быть - генерал,
если такговорите", то-есть в том смысле, что уже хужегенерала он и брани
немог найти. ИванИванович вспылил чрезвычайно: "Да,сударь, я генерал и
генерал-лейтенант,ислужилгосударю моему,а ты,сударь,мальчишкаи
безбожник!" Произошелскандал непозволительный. Надругойдень случай был
обличенвпечати,иначаласобиратьсяколлективнаяподпискапротив
"безобразногопоступка" Варвары Петровны, незахотевшей тотчас же прогнать
генерала.Виллюстрированномжурналеявиласькарикатура,вкоторой
язвительно скопировалиВарвару Петровну, генерала и Степана Трофимовичана
одной картинке, в виде трех ретроградных друзей; к картинке приложены были и
стихи,написанные народнымпоэтом единственно для этого случая.Замечу от
себя, что действительно у многихособв генеральских чинахестьпривычка
смешно говорить: "Я служил государю моему"... то-есть точно уних не тот же
государь, как и у нас, простых государевых подданных, а особенный, ихний.
Оставаться долеев Петербурге было, разумеется, невозможно, тем более,
что иСтепана Трофимовича постигло окончательноеfiasco. Онне выдержал и
сталзаявлять о правах искусства, а над ним сталиеще громчесмеяться. На
последнемчтении своемон задумалподействовать гражданским красноречием,
воображая тронуть сердца и рассчитывая на почтение ксвоему "изгнанию".Он
бесспорносогласилсявбесполезностиикомичностислова"отечество";
согласился и с мыслию о вреде религии, но громко и твердо заявил, что сапоги
ниже Пушкина и дажегораздо.