Наоднойизних
нарисован был сидящийнабочкекозак,державшийнадголовоюкружкус
надписью: "Все выпью". На другой фляжка, сулеи и по сторонам,длякрасоты,
лошадь, стоявшая вверх ногами, трубка, бубны инадпись:"Вино-козацкая
потеха". Из чердака одного из сараеввыглядывалсквозьогромноеслуховое
окно барабан и медные трубы. У ворот стояли две пушки. Всепоказывало,что
хозяин дома любил повеселиться и двор часто оглашали пиршественные клики. За
воротами находились две ветряные мельницы. Позади дома шлисады;исквозь
верхушки дерев видны были одни толькотемныешляпкитрубскрывавшихсяв
зеленой гуще хат. Все селение помещалось на широком и ровном уступе горы.С
северной стороны все заслоняла крутая гора и подошвою своеюоканчиваласьу
самого двора. При взгляде на нее снизу она казалась еще круче, и навысокой
верхушке ее торчали кое-где неправильные стебли тощего бурьяна и чернелина
светлом небе. Обнаженный глинистый вид ее навевал какое-то уныние. Онабыла
вся изрыта дождевыми промоинами и проточинами. На крутом косогоре ее вдвух
местах торчали две хаты; над одною из них раскидывала ветви широкаяяблоня,
подпертая у корня небольшими кольями с насыпноюземлей.Яблоки,сбиваемые
ветром, скатывались в самый панский двор. Свершинывиласьповсейгоре
дорога и, опустившись, шла мимодворавселенье.Когдафилософизмерил
страшную круть ее и вспомнил вчерашнее путешествие, то решил, что или у пана
были слишком умные лошади, или у козаков слишком крепкие головы, когдаив
хмельном чаду умели не полететь вверх ногами вместе с неизмеримойбрикоюи
багажом. Философ стоял на высшем в дворе месте, и когда оборотился иглянул
в противоположную сторону, ему представился совершенно другойвид.Селение
вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Необозримые луга открывалисьна
далекое пространство; яркая зелень их темнела помереотдаления,ицелые
ряды селений синели вдали, хотя расстояние их было более нежели надвадцать
верст.
С правой стороны этих лугов тянулисьгоры,ичутьзаметноювдали
полосою горел и темнел Днепр.
- Эх, славное место! - сказал философ. - Вот тут бы жить, ловить рыбу в
Днепре и в прудах, охотитьсястенетамиилисружьемзастрепетамии
крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно
насушить и продать в город множество или, еще лучше, выкурить из нихводку;
потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится. Данемешает
подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
Онприметилзаплетнеммаленькуюдорожку,совершеннозакрытую
разросшимся бурьяном. Он поставил машинальнонанееногу,думаянаперед
только прогуляться, а потом тихомолком, промеж хат, да и махнуть в поле, как
внезапно почувствовал на своем плече довольно крепкую руку.
Позади его стоял тот самыйстарыйкозак,которыйвчератакгорько
соболезновал о смерти отца и матери и о своем одиночестве.
- Напрасно ты думаешь, пан философ, улепетнуть из хутора! - говорил он.
- Тут не такое заведение, чтобы можно было убежать; да и дороги для пешехода
плохи. А ступай лучше к пану: он ожидает тебя давно в светлице.
- Пойдем! Что ж... Я с удовольствием, -сказалфилософиотправился
вслед за козаком.
Сотник, уже престарелый, с седыми усами и с выражением мрачнойгрусти,
сидел перед столом в светлице, подперши обеими руками голову. Ему было около
пятидесяти лет; но глубокое уныние налицеикакой-тобледно-тощийцвет
показывали, что душа его была убита и разрушена вдруг, в одну минуту, ився
прежняя веселость и шумная жизнь исчезла навеки. Когда взошел Хома вместес
старым козаком, он отнял одну руку и слегкакивнулголовоюнанизкийих
поклон.
Хома и козак почтительно остановились у дверей.
- Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? - сказалсотник
ни ласково, ни сурово.