Хома и козак почтительно остановились у дверей.
- Кто ты, и откудова, и какого звания, добрый человек? - сказалсотник
ни ласково, ни сурово.
- Из бурсаков, философ Хома Брут.
- А кто был твой отец?
- Не знаю, вельможный пан.
- А мать твоя?
- И матери не знаю. По здравому рассуждению, конечно, была мать; но кто
она, и откуда, и когда жила - ей-богу, добродию, не знаю.
Сотник помолчал и, казалось, минуту оставался в задумчивости.
- Как же ты познакомился с моею дочкою?
- Не знакомился, вельможный пан, ей-богу, не знакомился.Ещеникакого
дела с панночками не имел, сколько ниживунасвете.Цурим,чтобыне
сказать непристойного.
- Отчего же она не другому кому, а тебе именно назначила читать?
Философ пожал плечами:
- Бог его знает, как это растолковать. Известное ужедело,чтопанам
подчас захочется такого,чего и самый наиграмотнейший человек не разберет;и
пословица говорит: "Скачи, враже, як пан каже!"
- Да не врешь ли ты, пан философ?
- Вот на этом самом месте пусть громом так и хлопнет, если лгу.
- Если бы только минуточкой долее прожила ты, - грустно сказалсотник,
- то, верно бы, я узнал все. "Никому не давай читать по мне, но пошли, тату,
сей же час в Киевскую семинарию и привези бурсака Хому Брута. Пусть три ночи
молится по грешной душе моей. Он знает..." Ачтотакоезнает,яужене
услышал. Она, голубонька, только имогласказать,иумерла.Ты,добрый
человек, верно, известен святою жизнию своею и богоугодными делами,иона,
может быть, наслышалась о тебе.
- Кто? я? - сказал бурсак, отступивши от изумления.
- Я святой жизни? -
произнес он, посмотрев прямо в глаза сотнику. - Бог с вами, пан! Что выэто
говорите! да я, хоть ононепристойносказать,ходилкбулочницепротив
самого страстного четверга.
- Ну... верно, уже недаром так назначено.Тыдолженссегожедня
начать свое дело.
- Я бы сказал на это вашей милости...оно,конечно,всякийчеловек,
вразумленныйСвятомуписанию,можетпосоразмерности...толькосюда
приличнее бы требовалось дьякона или, покрайнеймене,дьяка.Онинарод
толковый и знают, как все это уже делается, а я... Дауменяиголосне
такой, и сам я - черт знает что. Никакого виду с меня нет.
- Уж как ты себе хочешь, только я все, что завещаламнемояголубка,
исполню, ничего не пожалея. И когда ты с сего дня триночисовершишь,как
следует, над нею молитвы, то я награжу тебя; а не то -исамомучертуне
советую рассердить меня.
Последние слова произнесены были сотником так крепко, что философ понял
вполне их значение.
- Ступай за мною! - сказал сотник.
Они вышли в сени.Сотникотворилдверьвдругуюсветлицу,бывшую
насупротив первой. Философ остановился на минуту в сеняхвысморкатьсяис
каким-то безотчетным страхом переступил через порог.Весьполбылустлан
красной китайкой. Вуглу,подобразами,навысокомстолележалотело
умершей, на одеяле из синего бархата, убранном золотою бахромоюикистями.
Высокие восковые свечи, увитые калиною, стояли в ногах и в головах,изливая
свой мутный, терявшийся в дневном сиянии свет. Лицо умершейбылозаслонено
от него неутешным отцом,которыйсиделпереднею,обращенныйспиноюк
дверям. Философа поразили слова, которые он услышал:
- Я не о том жалею, моя наймилейшая мнедочь,чтотывоцветелет
своих, не дожив положенного века, на печаль и горесть мне, оставила землю.