- А кто не припомнит псаря Микиту, или того...
- А что ж такое псарь Микита? - сказал философ.
- Стой! я расскажу про псаря Микиту, - сказал Дорош.
- Я расскажу про Микиту, - отвечал табунщик, - потому чтоонбылмой
кум.
- Я расскажу про Микиту, - сказал Спирид.
- Пускай, пускай Спирид расскажет! - закричала толпа.
Спирид начал:
- Ты, пан философ Хома, не знал Микиты. Эх, какой редкийбылчеловек!
Собаку каждую он, бывало, так знает,какродногоотца.Теперешнийпсарь
Микола, что сидит третьим за мною, и в подметки ему не годится. Хотя он тоже
разумеет свое дело, но он против него - дрянь, помои.
- Ты хорошо рассказываешь, хорошо! - сказал Дорош, одобрительнокивнув
головою.
Спирид продолжал:
- Зайца увидит скорее. чем табак утрешь из носу. Бывало,свистнет:"А
ну, Разбой! а ну, Быстрая!" - а сам на коне во всю прыть, - и уже рассказать
нельзя, кто кого скорее обгонит: он ли собаку или собака его. Сивухикварту
свиснет вдруг, как бы не бывало.Славныйбылпсарь!Толькоснедавнего
времени начал он заглядываться беспрестанно напанночку.Вклепалсялион
точно в нее или уже она так его околдовала, только пропал человек,обабился
совсем; сделался черт знает что; пфу! непристойно и сказать.
- Хорошо, - сказал Дорош.
- Как только панночка, бывало, взглянет на него, тоиповодаизрук
пускает, Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть чтоделает.Одинраз
панночка пришла на конюшню, где он чистилконя.Дайговорит,Микитка,я
положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что нетолько
ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, икакувидел
он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара такиошеломилаего.
- Хорошо, - сказал Дорош.
- Как только панночка, бывало, взглянет на него, тоиповодаизрук
пускает, Разбоя зовет Бровком, спотыкается и невесть чтоделает.Одинраз
панночка пришла на конюшню, где он чистилконя.Дайговорит,Микитка,я
положу на тебя свою ножку. А он, дурень, и рад тому: говорит, что нетолько
ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, икакувидел
он ее нагую, полную и белую ножку, то, говорит, чара такиошеломилаего.
Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел
скакать, как конь, по всему полю, икудаониездили,онничегонемог
сказать; только воротился едва живой, и с той поры иссохнул весь, как щепка;
и когда раз пришли на конюшню, то вместо еголежалатолькокучазолыда
пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А такой был псарь, какогона
всем свете не можно найти.
Когда Спирид окончилрассказсвой,совсехсторонпошлитолкио
достоинствах бывшего псаря.
- А про Шепчиху ты не слышал? - сказал Дорош, обращаясь к Хоме.
- Нет.
- Эге-ге-ге! Так у вас, в бурсе,видно,неслишкомбольшомуразуму
учат. Ну, слушай! У нас есть на селе козак Шептун. Хороший козак!Онлюбит
иногда украсть и соврать без всякой нужды, но... хороший козак. Его хатане
так далеко отсюда. В такую самую пору, как мы теперь сели вечерять, Шептун с
жинкою, окончивши вечерю, легли спать, а таккаквремябылохорошее,то
Шепчиха легла на дворе, а Шептун в хате на лавке; или нет: Шепчиха в хате на
лавке, а Шептун на дворе...
- И не на лавке, а на полу легла Шепчиха, -подхватилабаба,стояу
порога и подперши рукою щеку.
Дорош поглядел на нее, потом погляделвниз,потомопятьнанееи,
немного помолчав, сказал:
- Когда скину с тебя при всех исподницу, то нехорошо будет.