Это предостережение имело свое действие. Старухазамолчалаиужени
разу не перебила речи.
Дорош продолжал:
- А в люльке, висевшей среди хаты,лежалогодовоедитя-незнаю,
мужеского или женского пола. Шепчиха лежала, а потом слышит, чтозадверью
скребется собака и воет так, хоть из хаты беги.Онаиспугалась;ибобабы
такой глупый народ, что высунь ей под вечер из-за дверейязык,тоидуша
войдет в пятки. Однако ж думает, дай-ка я ударю по мордепроклятуюсобаку,
авось-либо перестанет выть, - и, взявши кочергу, вышлаотворитьдверь.Не
успела она немного отворить, как собака кинулась промеж ногееипрямок
детской люльке. Шепчиха видит, что это уже не собака, а панночка. Дапритом
пускай бы уже панночка в таком виде, как она ее знала, - это бы ещеничего;
но вот вещь и обстоятельство: что она была вся синяя, аглазагорели,как
уголь. Она схватила дитя, прокусила ему горло и начала пить изнегокровь.
Шепчиха только закричала: "Ох, лишечко!" - да из хаты. Только видит,чтов
сенях двери заперты. Она на чердак; сидит и дрожит,глупаябаба,апотом
видит, что панночка к ней идет и на чердак; кинулась на нее и началаглупую
бабу кусать. Уже Шептун поутру вытащил оттуда свою жинку, всюискусаннуюи
посиневшую. А на другой день и умерла глупая баба. Так вот какиеустройства
и обольщения бывают! Оно хоть и панского помету, давсекогдаведьма,то
ведьма.
После такого рассказа Дорош самодовольно оглянулся изасунулпалецв
свою трубку, приготовляя ее к набивке табаком. Материяоведьмесделалась
неисчерпаемою. Каждый, в свою очередь, спешил что-нибудь рассказать. Ктому
ведьма в виде скирды сена приехала к самым дверямхаты;удругогоукрала
шапку или трубку; у многих девок на селе отрезала косу; у другихвыпилапо
нескольку ведер крови.
Наконецвсякомпанияопомниласьиувидела,чтозаболталасьуже
чересчур, потомучтоуженадворебыласовершеннаяночь.
Наконецвсякомпанияопомниласьиувидела,чтозаболталасьуже
чересчур, потомучтоуженадворебыласовершеннаяночь.Всеначали
разбродиться по ночлегам, находившимся или на кухне, или в сараях, или среди
двора.
- А ну, пан Хома! теперь и нам пора идти к покойнице,-сказалседой
козак, обратившись к философу, и все четверо, в том числеСпиридиДорош,
отправились в церковь, стегая кнутами собак, которых на улицебыловеликое
множество и которые со злости грызли их палки.
Философ, несмотря наточтоуспелподкрепитьсебядоброюкружкою
горелки, чувствовал втайнеподступавшуюробостьпомеретого,какони
приближались к освещенной церкви. Рассказы и странные истории, слышанные им,
помогали еще более действовать его воображению. Мрак под тыномидеревьями
начинал редеть; место становилось обнаженнее. Они вступили наконец за ветхую
церковную ограду в небольшойдворик,закоторымнебылонидеревцаи
открывалось одно пустое поле да поглощенные ночным мраком луга.Трикозака
взошли вместе с Хомою по крутой лестнице на крыльцо ивступиливцерковь.
Здесьониоставилифилософа,пожелавемублагополучноотправитьсвою
обязанность, и заперли за ним дверь, по приказанию пана.
Философ остался один. Сначала он зевнул, потом потянулся, потомфукнул
в обе руки и наконец уже обсмотрелся. Посрединестоялчерныйгроб.Свечи
теплились пред темными образами. Свет отнихосвещалтолькоиконостаси
слегка середину церкви.Отдаленныеуглыпритворабылизакутанымраком.
Высокий старинный иконостас уже показывал глубокую ветхость; сквозная резьба
его, покрытая золотом, еще блестела одними только искрами. Позолота водном
месте опала, в другом вовсе почернела; лики святых, совершеннопотемневшие,
глядели как-то мрачно. Философ еще раз обсмотрелся.
- Что ж, - сказал он, - чего тут бояться? Человек прийти сюда не может,
а от мертвецов и выходцев из того света есть у меня молитвы такие,чтокак
прочитаю, то они меня и пальцем нетронут.