- Пойдем на работу.
Хому опять таким же самым образом отвели в церковь; опять оставилиего
одного и заперли за ним дверь. Как только он осталсяодин,робостьначала
внедряться снова в его грудь. Он опять увидел темные образа, блестящиерамы
и знакомый черный гроб, стоявший в угрожающей тишине инеподвижностисреди
церкви.
- Что же, - произнес он, - теперь ведь мне не в диковинку это диво. Оно
с первого разу толькострашно.Да!онотолькоспервогоразунемного
страшно, а там оно уже не страшно; оно уже совсем не страшно.
Он поспешно стал на крылос, очертил около себя круг, произнес несколько
заклинаний и начал читать громко, решаясь не подымать с книги своихглази
не обращать внимания ни на что. Уже около часу читал он и начиналнесколько
уставать и покашливать. Он вынул из кармена рожок и,прежденежелиподнес
табак к носу, робко повел глазами на гроб. Сердце его захолонуло.
Труп уже стоял перед ним на самойчертеивперилнанегомертвые,
позеленевшие глаза. Бурсак содрогнулся, и холодчувствительнопробежалпо
всем его жилам. Потупив очи в книгу, стал он читать громчесвоимолитвыи
заклятья и слышал, как труп опять ударилзубамиизамахалруками,желая
схватить его. Но, покосивши слегка одним глазом, увидел он, что труп нетам
ловил его, где стоял он, и, каквидно,немогвидетьего.Глухостала
ворчать она и начала выговаривать мертвымиустамистрашныеслова;хрипло
всхлипывали они, как клокотанье кипящей смолы. Что значили они, того немог
бы сказать он, но что-то страшное в них заключалось. Философ в страхе понял,
что она творила заклинания.
Ветер пошел по церкви от слов, и послышался шум, какбыотмножества
летящих крыл. Он слышал, как бились крыльями в стеклацерковныхоконив
железные рамы, как царапали с визгом когтями по железу и как несметнаясила
громила в двери и хотела вломиться.
Сильноунегобилосьвовсевремя
сердце; зажмурив глаза, всь читалонзаклятьяимолитвы.Наконецвдруг
что-то засвистало вдали: это был отдаленный крик петуха. Изнуренныйфилософ
остановился и отдохнул духом.
Вошедшие сменить философа нашли его едва жива. Он оперся спиною в стену
и, выпучив глаза, глядел неподвижно натолкавшихегокозаков.Егопочти
вывели и должны были поддерживать во всю дорогу. Пришедши напанскийдвор,
он встряхнулся и велел себе подать кварту горелки. Выпивши ее, онпригладил
на голове своей волосы и сказал:
- Много на свете всякой дряни водится! А страхитакиеслучаются-н
у... - При этом философ махнул рукою.
Собравшийся возле него кружок потупил голову, услышав такие слова. Даже
небольшой мальчишка, котороговсядворняпочиталавправеуполномочивать
вместо себя, когда дело шло к тому, чтобы чистить конюшню или таскатьводу,
даже этот бедный мальчишка тоже разинул рот.
В это время проходила мимо ещенесовсемпожилаябабенкавплотно
обтянутой запаске, выказывавшей ее круглый и крепкий стан, помощницастарой
кухарки, кокетка страшная, которая всегда находила что-нибудьпришпилитьк
своему очипку: или кусок ленточки, или гвоздику, или даже бумажку,еслине
было чего-нибудь другого.
- Здравствуй, Хома! - сказала она, увидев философа. - Ай-ай-ай! что это
с тобою? - вскричала она, всплеснув руками.
- Как что, глупая баба?
- Ах, боже мой! Да ты весь поседел!
- Эге-ге! Да она правду говорит! - произнес Спирид, всматриваясь в него
пристально. - Ты точно поседел, как наш старый Явтух.
Философ, услышавши это, побежалопрометьювкухню,гдеонзаметил
прилепленный к стене, обпачканный мухами треугольныйкусокзеркала,перед
которым были натыканынезабудки,барвинкиидажегирляндаизнагидок,
показывавшие назначение его для туалета щеголеватойкокетки.