Онсужасом
увидел истину их слов: половина волос его, точно, побелела.
Повесил голову Хома Брут и предался размышлению.
- Пойду к пану, - сказал он наконец, - расскажу ему все и объясню.что
больше не хочу читать. Пусть отправляет меня сей же час в Киев.
В таких мыслях направил он путь свой к крыльцу панского дома.
Сотник сидел почти неподвижен в своей светлице; та же самая безнадежная
печаль, какую он встретил прежде на его лице, сохранялась внемидоныне.
Щеки его опали только гораздо более прежнего. Заметнобыло,чтооночень
малоупотреблялпищиили,можетбыть,дажевовсенекасалсяее.
Необыкновенная бледность придавала ему какую-то каменную неподвижность.
- Здравствуй, небоже, - произнес он,увидевХому,остановившегосяс
шапкою в руках у дверей. - Что, как идет у тебя? Все благополучно?
- Благополучно-то благополучно. Такаячертовщинаводится,чтопрямо
бери шапку, да и улепетывай, куда ноги несут.
- Как так?
- Да ваша, пан, дочка... По здравому рассуждению,она,конечно,есть
панского роду; в том никто не станет прекословить, только невогневбудь
сказано, успокой бог ее душу...
- Что же дочка?
- Припустила к себе сатану. Такие страхи задает, что никакое Писание не
учитывается.
- Читай, читай! Она недаром призвала тебя. Оназаботилась,голубонька
моя, о душе своей и хотела молитвами изгнать всякое дурное помышление.
- Власть ваша, пан: ей-богу, невмоготу!
- Читай, читай! - продолжал тем же увещательным голосом сотник. -Тебе
одна ночь теперь осталась. Ты сделаешь христианское дело, и я награжу тебя.
- Да какие бы ни были награды... Как ты себе хочь, пан,аянебуду
читать! - произнес Хома решительно.
-Тебе
одна ночь теперь осталась. Ты сделаешь христианское дело, и я награжу тебя.
- Да какие бы ни были награды... Как ты себе хочь, пан,аянебуду
читать! - произнес Хома решительно.
- Слушай, философ! - сказал сотник,иголосегосделалсякрепоки
грозен, - я не люблю этих выдумок. Ты можешь это делать в вашей бурсе.Ау
меня не так: я уже как отдеру, так не то что ректор. Знаешь ли ты, что такое
хорошие кожаные канчуки?
- Как не знать! - сказал философ, понизив голос.-Всякомуизвестно,
что такое кожаные канчуки: при большом количестве вещь нестерпимая.
- Да. Только ты не знаешь еще, как хлопцы мои умеютпарить!-сказал
сотник грозно, подымаясьнаноги,илицоегопринялоповелительноеи
свирепое выражение, обнаружившее весь необузданный его характер,усыпленный
только на время горестью. - У меня прежде выпарят, потом вспрыснут горелкою,
а после опять. Ступай, ступай!исправляйсвоедело!Неисправишь-не
встанешь; а исправишь - тысяча червонных!
"Ого-го! да это хват! -подумалфилософ,выходя.-Сэтимнечего
шутить. Стой, стой, приятель: я так навострю лыжи, что ты с своимисобаками
не угонишься за мною".
И Хома положил непременно бежать.Онвыжидалтолькопослеобеденного
часу, когда вся дворня имела обыкновение забираться в сеноподсараямии,
открывши рот, испускать такой храп и свист, чтопанскоеподворьеделалось
похожим на фабрику. Это время наконец настало. Даже и Явтух зажмурилглаза,
растянувшисьпередсолнцем.Философсострахомидрожьюотправился
потихоньку в панский сад, откуда, ему казалось, удобнееинезаметнеебыло
бежать в поле. Этот сад, по обыкновению, был страшно запущен и, сталобыть,
чрезвычайно способствовал всякому тайному предприятию. Выключая только одной
дорожки, протоптанной по хозяйственной надобности, всепрочеебылоскрыто
густо разросшимися вишнями, бузиною, лопухом, просунувшим на самый верх свои
высокие стебли с цепкими розовыми шишками.