.. и,словом,
перечесть нельзя, что у него было за столом, накрытым вмаленькомглиняном
домике среди вишневого садика. Тогожесамоговечеравиделифилософав
корчме: он лежал на лавке, покуривая, по обыкновению своему, люльку,ипри
всех бросил жиду-корчмарю ползолотой. Перед ним стояла кружка. Он гляделна
приходивших и уходивших хладнокровно-довольными глазами и вовсе уже не думал
о своем необыкновенном происшествии.
Между тем распространились везде слухи, что дочь одногоизбогатейших
сотников,которогохуторнаходилсявпятидесятиверстахотКиева,
возвратилась в один день с прогулки вся избитая, едва имевшая силыдобресть
до отцовского дома, находится при смерти ипередсмертнымчасомизъявила
желание, чтобы отходную по ней имолитвывпродолжениетрехднейпосле
смерти читал один из киевских семинаристов: Хома Брут. Об этом философ узнал
от самого ректора, который нарочно призывал его в своюкомнатуиобъявил,
чтобы он без всякого отлагательства спешил вдорогу,чтоименитыйсотник
прислал за ним нарочно людей и возок.
Философ вздрогнул по какому-то безотчетному чувству, которого он сам не
мог растолковать себе. Темное предчувствие говорило ему, что ждет его что-то
недоброе. Сам не зная почему, объявил он напрямик, что не поедет.
- Послушай, domine Хома!-сказалректор(онвнекоторыхслучаях
объяснялся очень вежливо с своими подчиненными), - тебя никакойчертине
спрашивает о том, хочешь ли ты ехать или не хочешь. Я тебе скажу толькото,
что если ты еще будешь показывать свою рысь да мудрствовать, то прикажу тебя
по спине и по прочему так отстегать молодым березняком,чтоивбанюне
нужно будет ходить.
Философ,почесываяслегказаумом,вышел,неговорянислова,
располагая при первом удобном случаевозложитьнадеждунасвоиноги.В
раздумье сходил онскрутойлестницы,приводившейнадвор,обсаженный
тополями, и на минуту остановился, услышавши довольно явственно голос ректо-
ра, дававшего приказания своему ключнику и еще кому-то, вероятно, одномуиз
посланных за ним от сотника.
Философ,почесываяслегказаумом,вышел,неговорянислова,
располагая при первом удобном случаевозложитьнадеждунасвоиноги.В
раздумье сходил онскрутойлестницы,приводившейнадвор,обсаженный
тополями, и на минуту остановился, услышавши довольно явственно голос ректо-
ра, дававшего приказания своему ключнику и еще кому-то, вероятно, одномуиз
посланных за ним от сотника.
- Благодари пана за крупу и яйца, - говорил ректор, - и скажи, чтокак
только будут готовы те книги о которых он пишет, то я тотчас пришлю. Я отдал
их уже переписывать писцу. Да не забудь, мой голубе, прибавить пану, чтона
хуторе у них, я знаю, водится хорошая рыба,иособенноосетрина,топри
случае прислал бы: здесь на базарах и нехороша и дорога. Аты,Явтух,дай
молодцам по чарке горелки. Да философа привязать, а не то как раз удерет.
"Вишь, чертов сын! - подумал про себя философ, - пронюхал,длинноногий
вьюн!"
Он сошел вниз и увидел кибитку, которую принял было сначала захлебный
овин на колесах. В самом деле, она была так же глубока, как печь, вкоторой
обжигают кирпичи. Это былобыкновенныйкраковскийэкипаж,вкакомжиды
полсотнею отправляются вместе с товарами во все города, где только слышит их
нос ярмарку. Его ожидало человекшестьздоровыхикрепкихкозаков,уже
несколько пожилых. Свитки из тонкого сукна скистямипоказывали,чтоони
принадлежали довольно значительному и богатомувладельцу.Небольшиерубцы
говорили, что они бывали когда-то на войне не без славы.
"Что ж делать? Чему быть, тому не миновать!" - подумал про себя философ
и, обратившись к козакам, произнес громко:
- Здравствуйте, братья-товарищи!
- Будь здоров, пан философ! - отвечали некоторые из козаков.
- Так вот это мне приходится сидеть вместе с вами? А бриказнатная!-
продолжал он, влезая.