Он шел по тротуару как
пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей
улице. Оглядевшись, он заметил, что стоит подле распивочной, в которую вход был
с тротуара по лестнице вниз, в подвальный этаж. Из дверей, как раз в эту минуту,
выходили двое пьяных и, друг друга поддерживая и ругая, взбирались на улицу.
Долго не думая, Раскольников тотчас же спустился вниз. Никогда до сих пор не
входил он в распивочные, но теперь голова его кружилась, и к тому же палящая
жажда томила его. Ему захотелось выпить холодного пива, тем более что внезапную
слабость свою он относил и к тому, что был голоден. Он уселся в темном и грязном
углу, за липким столиком, спросил пива и с жадностию выпил первый стакан. Тотчас
же все отлегло, и мысли его прояснели. "Все это вздор, - сказал он с надеждой, -
и нечем тут было смущаться! Просто физическое расстройство! Один какой-нибудь
стакан пива, кусок сухаря, - и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль,
твердеют намерения! Тьфу, какое все это ничтожество!.." Но, несмотря на этот
презрительный плевок, он глядел уже весело, как будто внезапно освободясь от
какого-то ужасного бремени, и дружелюбно окинул глазами присутствующих. Но даже
и в эту минуту он отдаленно предчувствовал, что вся эта восприимчивость к
лучшему была тоже болезненная.
В распивочной на ту пору оставалось мало народу. Кроме тех двух пьяных, что
попались на лестнице, вслед за ними же вышла еще разом целая ватага, человек в
пять, с одною девкой и с гармонией. После них стало тихо и просторно. Остались:
один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду мещанин; товарищ его,
толстый, огромный, в сибирке и с седою бородой, очень захмелевший, задремавший
на лавке и изредка, вдруг, как бы спросонья, начинавший прищелкивать пальцами,
расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею частию корпуса, не вставая с лавки,
причем подпевал какую-то ерунду, силясь припомнить стихи, вроде:
Целый год жену ласкал,
Цел-лый год же-ну лас-кал...
Или вдруг, проснувшись, опять:
По Подьяческой пошел,
Свою прежнюю нашел...
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его смотрел на все эти
взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще один человек, с виду
похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо, перед своею посудинкой,
изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как будто в некотором
волнении.
II
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества,
особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то
совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей.
Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного
возбуждения, что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хоть бы
в каком бы то ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием
оставался теперь в распивочной.
Хозяин заведения был в другой комнате, но часто входил в главную, спускаясь в
нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всего выказывались его щегольские
смазные сапоги с большими красными отворотами. Он был в поддевке и в страшно
засаленном черном атласном жилете, без галстука, а все лицо его было как будто
смазано маслом, точно железный замок. За застойкой находился мальчишка лет
четырнадцати, и был другой мальчишка моложе, который подавал, если что
спрашивали. Стояли крошеные огурцы, черные сухари и резанная кусочками рыба; все
это очень дурно пахло. Было душно, так что было даже нестерпимо сидеть, и все до
того было пропитано винным запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно
было в пять минут сделаться пьяным.
Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы
начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем
скажем слово. Такое точно впечатление произвел на Раскольникова тот гость,
который сидел поодаль и походил на отставного чиновника. Молодой человек
несколько раз припоминал потом это первое впечатление и даже приписывал его
предчувствию. Он беспрерывно взглядывал на чиновника, конечно, и потому еще, что
и сам тот упорно смотрел на него, и видно было, что тому очень хотелось начать
разговор. На остальных же, бывших в распивочной, не исключая и хозяина, чиновник
смотрел как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого
высокомерного пренебрежения, как бы на людей низшего положения и развития, с
которыми нечего ему говорить. Это был человек лет уже за пятьдесят, среднего
роста и плотного сложения, с проседью и с большою лысиной, с отекшим от
постоянного пьянства желтым, даже зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за
которых сияли крошечные, как щелочки, но одушевленные красноватые глазки. Но
что-то было в нем очень странное; во взгляде его светилась как будто даже
восторженность, - пожалуй, был и смысл и ум, - но в то же время мелькало как
будто и безумие. Одет он был в старый, совершенно оборванный черный фрак, с
осыпавшимися пуговицами. Одна только еще держалась кое-как, и на нее-то он и
застегивался, видимо желая не удаляться приличий. Из-под нанкового жилета
торчала манишка, вся скомканная, запачканная и залитая. Лицо было выбрито,
по-чиновничьи, но давно уже, так что уже густо начала выступать сизая щетина. Да
и в ухватках его действительно было что-то солидно-чиновничье. Но он был в
беспокойстве, ерошил волосы и подпирал иногда, в тоске, обеими руками голову,
положа продранные локти на залитый и липкий стол. Наконец он прямо посмотрел на
Раскольникова и громко и твердо проговорил:
- А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором
приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас
человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал
образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою
титулярным советником. Мармеладов - такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать, служить изволили?
- Нет, учусь... - отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным
витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря
на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он
при первом, действительно обращенном к нему слове вдруг ощутил свое обычное
неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу,
касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
- Студент, стало быть, или бывший студент! - вскричал чиновник, - так я и думал!
Опыт, милостивый государь, неоднократный опыт! - и в знак похвальбы он приложил
палец ко лбу. - Были студентом или происходили ученую часть! А позвольте... - Он
привстал, покачнулся, захватил свою посудинку, стаканчик, и подсел к молодому
человеку, несколько от него наискось. Он был хмелен, но говорил речисто и бойко,
изредка только местами сбиваясь немного и затягивая речь. С какою-то даже
жадностию накинулся он на Раскольникова, точно целый месяц тоже ни с кем не
говорил.
- Милостивый государь, - начал он почти с торжественностию, - бедность не порок,
это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета,
милостивый государь, нищета - порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое
благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже и не
палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем
оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять
себя.