За нищету даже и не
палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем
оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять
себя. И отсюда питейное! Милостивый государь, месяц назад тому супругу мою избил
господин Лебезятников, а супруга моя не то что я! Понимаете-с? Позвольте еще вас
спросить, так, хотя бы в виде простого любопытства: изволили вы ночевать на
Неве, на сенных барках?
- Нет, не случалось, - отвечал Раскольников. - Это что такое?
- Ну-с, а я оттуда, и уже пятую ночь-с...
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его платье и даже в
волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он
пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязны, жирные,
красные, с черными ногтями.
Его разговор, казалось, возбудил общее, хотя и ленивое внимание. Мальчишки за
стойкой стали хихикать. Хозяин, кажется, нарочно сошел из верхней комнаты, чтобы
послушать "забавника", и сел поодаль, лениво, но важно позевывая. Очевидно,
Мармеладов был здесь давно известен. Да и наклонность к витиеватой речи
приобрел, вероятно, вследствие привычки к частым кабачным разговорам с
различными незнакомцами. Эта привычка обращается у иных пьющих в потребность, и
преимущественно у тех из них, с которыми дома обходятся строго и которыми
помыкают. Оттого-то в пьющей компании они и стараются всегда как будто
выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение.
- Забавник! - громко проговорил хозяин. - А для ча не работаешь, для ча не
служите, коли чиновник?
- Для чего я не служу, милостивый государь, - подхватил Мармеладов,
исключительно обращаясь к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, -
для чего не служу? А разве сердце у меня не болит о том, что я пресмыкаюсь
втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою
собственноручно избил, а я лежал пьяненькой, разве я не страдал? Позвольте,
молодой человек, случалось вам... гм... ну хоть испрашивать денег взаймы
безнадежно?
- Случалось... то есть как безнадежно?
- То есть безнадежно вполне-с, заранее зная, что из сего ничего не выйдет. Вот
вы знаете, например, заранее и досконально, что сей человек, сей
благонамереннейший и наиполезнейший гражданин, ни за что вам денег не даст, ибо
зачем, спрошу я, он даст? Ведь он знает же, что я не отдам. Из сострадания? Но
господин Лебезятников[4], следящий за новыми мыслями, объяснял намедни, что
сострадание в наше время даже наукой воспрещено и что так уже делается в Англии,
где политическая экономия. Зачем же, спрошу я, он даст? И вот, зная вперед, что
не даст, вы все-таки отправляетесь в путь и...
- Для чего же ходить? - прибавил Раскольников.
- А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому
человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда
непременно надо хоть куда-нибудь да пойти! Когда единородна дочь моя в первый
раз по желтому билету пошла, и я тоже тогда пошел... (ибо дочь моя по желтому
билету живет-с...) - прибавил он в скобках, с некоторым беспокойством смотря на
молодого человека. - Ничего, милостивый государь, ничего! - поспешил он тотчас
же, и по-видимому спокойно, заявить, когда фыркнули оба мальчишки за стойкой и
улыбнулся сам хозяин. - Ничего-с! Сим покиванием глав не смущаюсь, ибо уже всем
все известно и все тайное становиться явным[5]; и не с презрением, а со
смирением к сему отношусь. Пусть! пусть! "Се человек!"[6] Позвольте, молодой
человек: можете ли вы... Но нет, изъяснить сильнее и изобразительнее: не можете
ли вы, а осмелитесь ли вы, взирая в сей час на меня, сказать утвердительно, что
я не свинья?
Молодой человек не отвечал ни слова.
- Ну-с, - продолжал оратор, солидно и даже с усиленным на этот раз достоинством
переждав опять последовавшее в комнате хихикание. - Ну-с, я пусть свинья, а она
дама! Я звериный образ имею, а Катерина Ивановна, супруга моя, - особа
образованная и урожденная штаб-офицерская дочь. Пусть, пусть я подлец, она же и
сердца высокого, и чувств, облагороженных воспитанием, исполнена. А между тем...
о, если б она пожалела меня! Милостивый государь, милостивый государь, ведь
надобно же, чтоб у всякого человека было хоть одно такое место, где бы и его
пожалели! А Катерина Ивановна дама хотя и великодушная, но несправедливая... И
хотя я и сам понимаю, что когда она и вихры мои дерет, то дерет их не иначе как
от жалости сердца (ибо, повторяю без смущения, она дерет мне вихры, молодой
человек, - подтвердил он с сугубым достоинством, услышав опять хихиканье), но,
боже, что если б она хотя один раз... Но нет! нет! все сие втуне, и нечего
говорить! нечего говорить!.. ибо и не один раз уже бывало желаемое, и не один
уже раз жалели меня, но... такова уже черта моя, а я прирожденный скот!
- Еще бы! - заметил, зевая, хозяин.
Мармеладов решительно стукнул кулаком по столу.
- Такова уж черта моя! Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки
ее пропил? Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок
вещей, а чулки, чулки ее пропил-с! Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил,
дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы в холодном угле, и она в
эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас
трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи скребет и моет и детей
обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке
наклонною, и я это чувствую. Разве я не чувствую? И чем более пью, тем более и
чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья,
а единой скорби ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу! - И он, как бы в отчаянии,
склонил на стол голову.
- Молодой человек, - продолжал он, восклоняясь опять, - в лице вашем я читаю как
бы некую скорбь. Как вошли, и прочел ее, а потому тотчас же и обратился к вам.
Ибо, сообщая вам историю жизни моей, не на позорище себя выставлять хочу перед
сими празднолюбцами, которым и без того все известно, а чувствительного и
образованного человека ищу. Знайте же, что супруга моя в благородном губернском
дворянском институте воспитывалась и при выпуске с шалью танцевала при
губернаторе и при прочих лицах, за что золотую медаль и похвальный лист
получила. Медаль... ну медаль-то продали... уж давно... гм... похвальный лист до
сих пор у них в сундуке лежит, и еще недавно его хозяйке показывала. И хотя с
хозяйкой у ней наибеспрерывнейшие раздоры, но хоть перед кем-нибудь погордиться
захотелось и сообщить о счастливых минувших днях. И я не осуждаю, не осуждаю,
ибо сие последнее у ней и осталось в воспоминаниях ее, а прочее все пошло
прахом! Да, да; дама горячая, гордая и непреклонная. Пол сама моет и на черном
хлебе сидит, а неуважения к себе не допустит. Оттого и господину Лебезятникову
грубость его не захотела спустить, и когда прибил ее за то господин
Лебезятников, то не столько от побоев, сколько от чувства в постель слегла.
Вдовой уже взял ее, с троими детьми, мал мала меньше. Вышла замуж за первого
мужа, за офицера пехотного, по любви, и с ним бежала из дому родительского. Мужа
любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд попал, с тем и помер. Бивал он
ее под конец; а она хоть и не спускала ему, о чем мне доподлинно и по документам
известно, но до сих пор вспоминает его со слезами и меня им корит, и я рад, я
рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда-то счастливой.