..Я
правильно излагаю?
- Я была в лечебнице.
- В какой лечебнице вас пользовали?
- На Нежинской улице, у доктора Дризо...
- Пользовали у доктора Дризо...
- Да.
- Вы хорошо это помните?..
- Как могу я не помнить...
-Имеюпредставитьсудусправку,-безжизненноелицоЛининга
приподнялось над столом, - из этой справкисудусмотрит,чтовпериод
времени, о котором идет речь, доктор Дризоотсутствовалинаходилсяна
конгрессе педиаторов в Харькове...
Прокурор не возражал против приобщения справки.
- Идем далее, - треща зубами, сказал Лининг.
Свидетельница всем телом налегла на барьер. Шепот ее был едва слышен.
- Может быть, это не был доктор Дризо, - сказала она, лежа набарьере,
- я не могу всего запомнить, я измучена...
Лининг чесал карандашом в желтой бороде,онтерсясутулойспинойо
скамью и двигал вставными зубами.
На просьбу предъявить бюллетень из страхкассы Белоцерковскаяответила,
что она потеряла его...
- Идем далее, - сказал старик.
Полина провела ладонью по лбу. Муж ее сидел на краю скамьи, отдельно от
других свидетелей. Он сидел выпрямившись, подобрав под себя длинные ноги в
кавалерийскихботфортах...Солнцепадалонаеголицо,набитое
перекладинами мелких и злых костей.
- Я найду бюллетень, - прошептала Полина,ирукиеесоскользнулис
барьера.
Детский плач раздался в этомгновенье.Задверьюплакаликряхтел
ребенок.
- О чем ты думаешь,Поля,-густымголосомпрокричаластаруха,-
ребенок с утра не кормленный, ребенок захлял от крика...
Красноармейцы, вздрогнув,подобраливинтовки.Полинаскользилавсе
ниже, голова ее закинулась и легла на пол. Рукивзлетели,задвигалисьв
воздухе и обрушились.
- Перерыв, - закричал председатель.
Грохот взорвался взале.Блестязеленымивпадинами,Белоцерковский
журавлиными шагами подошел к жене.
- Ребенка покормить, -приставиврукирупором,крикнулииззадних
рядов.
- Покормят, - ответил издалека женский голос, - тебя дожидались...
- Припутана дочка, - сказал рабочий, сидевший рядом со мной, - дочкав
доле...
- Семья, брат, - произнес его сосед, -ночноедело,темное...Ночью
запутают, днем не распутаешь...
Солнце косыми лучами рассекало зал. Толпа туго ворочалась, дышала огнем
и потом. Работая локтями, я пробрался в коридор. Дверь из красногоуголка
была приоткрыта. Оттуда доносилось кряхтеньеичавканьеКарл-Янкеля.В
красном уголке висел портрет Ленина, тот, где он говоритсброневикана
площади Финляндского вокзала; портрет окружали цветные диаграммы выработки
фабрики имени Петровского. Вдоль стены стояли знамена и ружья в деревянных
станках. Работница с лицом киргизки, наклонив голову, кормила Карл-Янкеля.
Это был пухлый человек пяти месяцев от роду в вязаныхноскахисбелым
хохлом на голове.
Это был пухлый человек пяти месяцев от роду в вязаныхноскахисбелым
хохлом на голове. Присосавшись к киргизке, он урчал истиснутымкулачком
колотил свою кормилицу по груди.
-Галаскакойподняли...-сказалакиргизка,-найдетсякому
покормить...
В комнате вертелась еще девчонка лет семнадцати, в красном платочке и с
щеками, торчавшими как шишки. Она вытирала досуху клеенку Карл-Янкеля.
- Он военный будет, - сказала девочка, - ишь дерется...
Киргизка, легонько потягивая, вынуласосокизортаКарл-Янкеля.Он
заворчал и в отчаянии запрокинул голову-сбелымхохолком...Женщина
высвободила другую грудь и дала ее мальчику. Он посмотрел на сосок мутными
глазенками, что-то сверкнуловних.КиргизкасмотреланаКарл-Янкеля
сверху, скосив черный глаз.
- Зачем военный, - сказала она, поправляя мальчику чепец, - онавиатор
у нас будет, он под небом летать будет...
В зале возобновилось заседание.
Бой шелтеперьмеждупрокуроромиэкспертами,давшимиуклончивое
заключение. Общественныйобвинитель,приподнявшись,стучалкулакомпо
пюпитру. Мне видны былиипервыерядыпублики-галицийскиецадики,
положившие на колени бобровые свои шапки. Они приехали на процесс, где, по
словамваршавскихгазет,собиралисьсудитьеврейскуюрелигию.Лица
раввинов, сидевших в первом ряду, повисли в бурном пыльном сиянии солнца.
- Долой, - крикнул комсомолец, пробравшись к самой сцене.
Бон разгорался жарче.
Карл-Янкель, бессмысленно уставившись на меня, сосал грудь киргизки.
Из окна летели прямые улицы, исхоженныедетствоммоимиюностью,-
Пушкинская тянулась к вокзалу, Мало-Арнаутская вдавалась в парк у моря.
Я вырос на этих улицах, теперь наступил черед Карл-Янкеля, нозаменя
не дрались так, как дерутся за него, мало кому было дела до меня.
- Не может быть,-шепталясебе,-чтобытынебылсчастлив,
Карл-Янкель... Не может быть, чтобы ты не был счастливее меня...
В ПОДВАЛЕ
Я был лживый мальчик. Это происходило от чтения. Воображение мое всегда
было воспламенено. Я читал во время уроков, на переменах, по дороге домой,
ночью - под столом, закрывшись свисавшей до пола скатертью.Закнигойя
проморгал все дела мира сего - бегство с уроков в порт, начало биллиардной
игры в кофейнях на Греческой улице, плаванье на Ланжероне. У меня небыло
товарищей. Кому была охота водиться с таким человеком?..
Однажды в руках первого нашего ученика, Марка Боргмана, я увиделкнигу
о Спинозе. Он только что прочитал ееинеутерпел,чтобынесообщить
окружившимегомальчикамобиспанскойинквизиции.Этобылоученое
бормотание, - то, что он рассказывал. В словах Боргмана не было поэзии.Я
не выдержал и вмешался. Тем, кто хотел меня слушать, я рассказал остаром
Амстердаме, осумракегетто,офилософах-гранильщикахалмазов.К
прочитанному в книгахбылоприбавленомногосвоего.