Мой дед мог ответитьнаэтивопросы.Изуваженияк
учености его и безумию Загурский брал с нас по рублю за урок. Да и возился
он со мною, боясь деда, потому что возиться было не с чем. Звуки ползлис
моей скрипки, как железные опилки. Меня самого эти звуки резали по сердцу,
но отец не отставал. Дома только и было разговора оМишеЭльмане,самим
царем освобожденном от военной службы. Цимбалист, по сведениям моего отца,
представлялся английскому королю и играл в Букингэмскомдворце;родители
Габриловича купили двадомавПетербурге.Вундеркиндыпринеслисвоим
родителям богатство. Мой отец примирился бы сбедностью,нославабыла
нужна ему.
- Не может быть, - нашептывали люди, обедавшие за его счет, - неможет
быть, чтобы внук такого деда...
У меня же в мыслях было другое.Проигрываяскрипичныеупражнения,я
ставил на пюпитре книги Тургенева или Дюма, - и, пиликая, пожирал страницу
за страницей. Днем ярассказывалнебылицысоседскиммальчишкам,ночью
переносил их на бумагу, Сочинительство было наследственное занятие в нашем
роду. Лейви-Ицхок, тронувшийся к старости, всюжизньписалповестьпод
названием "Человек без головы". Я пошел в него.
Нагруженный футляром и нотами, я три раза внеделютащилсянаулицу
Витте,бывшуюДворянскую,кЗагурскому.Там,вдольстен,дожидаясь
очереди, сиделиеврейки,истерическивоспламененные.Ониприжималик
слабымсвоимколенямскрипки,превосходившиеразмерамитех,кому
предстояло играть в Букингэмском дворце.
Дверьвсвятилищеоткрывалась.ИзкабинетаЗагурского,шатаясь,
выходили головастые, веснушчатые дети с тонкими шеями, как стеблицветов,
и припадочным румянцем на щеках. Дверь захлопывалась, поглотивследующего
карлика. За стеной, надрываясь, пел, дирижировал учитель с бантом, в рыжих
кудрях, с жидкими ногами.Управительчудовищнойлотереи-оннаселял
Молдаванку и черные тупики Старого рынка призраками пиччикато и кантилены.
Этот распев доводил потом до дьявольского блеска старый профессор Ауэр.
В этой секте мне нечего было делать. Такой же карлик, как иони,яв
голосе предков различал другое внушение.
Трудно мне дался первый шаг.Однаждыявышелиздому,навьюченный
футляром, скрипкой, нотами и двенадцатью рублями денег - платойзамесяц
ученья. Я шел по Нежинской улице, мне бы повернутьнаДворянскую,чтобы
попасть к Загурскому, вместо этого я поднялсявверхпоТираспольскойи
очутился в порту. Положенные мне три часа пролетели в Практической гавани.
Так началось освобождение. Приемная Загурскогобольшенеувиделаменя.
Дела поважнее заняли все мои помыслы. СоднокашникоммоимНемановыммы
повадились на пароход "Кенсингтон"кстаромуодномуматросупоимени
мистер Троттибэрн. Неманов былнагодмоложеменя,онсвосьмилет
занимался самой замысловатой торговлей в мире. Онбылгенийвторговых
делах и исполнилвсе,чтообещал.
Онбылгенийвторговых
делах и исполнилвсе,чтообещал.ТеперьонмиллионервНью-Йорке,
директор General Motors Co, компании столь же могущественной, как иФорд.
Неманов таскал меня с собойпотому,чтояповиновалсяемумолча.Он
покупал у мистера Троттибэрна трубки, провозимые контрабандой. Этитрубки
точил в Линкольне брат старого матроса.
- Джентльмены, - говорил нам мистер Троттибэрн, - помянитемоеслово,
детей надо делать собственноручно... Курить фабричную трубку - это тоже,
что вставлять себе в рот клистир... Знаете ли вы, кто такое былБенвенуто
Челлини?.. Это был мастер. Мой брат в Линкольне мог бырассказатьвамо
нем. Мой брат никому не мешает жить. Он только убежден втом,чтодетей
надо делать своими руками, а не чужими... Мы неможемнесогласитьсяс
ним, джентльмены...
НемановпродавалтрубкиТроттибэрнадиректорамбанка,иностранным
консулам, богатым грекам. Он наживал на них сто на сто.
Трубки линкольнского мастера дышалипоэзией.Вкаждуюизнихбыла
уложена мысль, капля вечности. Вихмундштукесветилсяжелтыйглазок,
футляры были выложены атласом. Я старался представить себе,какживетв
старой Англии Мэтью Троттибэрн, последний мастер трубок, противящийся ходу
вещей.
- Мы не можем не согласиться с тем, джентльмены, что детей надоделать
собственноручно...
Тяжелые волныудамбыотдалялименявсебольшеотнашегодома,
пропахшего луком и еврейской судьбой. С Практической гавани яперекочевал
за волнорез. Там на клочке песчаной отмели обитали мальчишки сПриморской
улицы. С утра до ночиониненатягивалинасебяштанов,нырялипод
шаланды, воровали на обед кокосы и дожидались той поры, когда из Херсона и
Каменки потянутся дубки с арбузами и эти арбузы можно будет раскалыватьо
портовые причалы.
Мечтой моей сделалось уменье плавать. Стыдно былосознатьсябронзовым
этим мальчишкам в том, что, родившись в Одессе, я до десяти летневидел
моря, а в четырнадцать не умел плавать.
Как поздно пришлось мне учиться нужным вещам! В детстве,пригвожденный
к Гемаре, я вел жизнь мудреца, выросши - стал лазать по деревьям.
Уменьеплаватьоказалосьнедостижимым.Водобоязньвсехпредков-
испанских раввинов и франкфуртских менял - тянула меня ко дну.Водаменя
не держала. Исполосованный, налитый соленой водой, я возвращался наберег
- к скрипке и нотам. Я привязан был к орудиям моего преступления итаскал
их с собой. Борьба раввинов с морем продолжалась дотехпор,поканадо
мной не сжалился водяной бог тех мест - корректор "Одесских новостей" Ефим
Никитич Смолич.Ватлетическойгрудиэтогочеловекажилажалостьк
еврейским мальчикам. Он верховодил толпами рахитичныхзаморышей.Никитич
собирал их в клоповниках на Молдаванке, вел их к морю,зарывалвпесок,
делал с ними гимнастику, нырял с ними, обучалпеснями,прожариваясьв
прямых лучах солнца, рассказывал истории о рыбакахиживотных.