Это действительно был ключевой вопрос. Устрашающий черный кружок револьверного дула немного опустился, описал дугу и совсем исчез. Револьвер лежал теперь, подрагивая, на его пухлом бедре. Я глубоко вздохнул всей грудью, воздух судорожно вырвался из легких, и, ощутив облегчение после невероятно напряженных минут, я весь обмяк. Не то чтобы полное спасение, но надежда забрезжила, как неясный свет высоко над горизонтом. Я все еще сидел связанным в незнакомом доме, не имея ни малейшего представления, с какой целью меня захватили.
Толстяк продолжал наблюдать за мной, продолжал думать. Я попытался ослабить веревки, которые впились в мне в руки, забыть об ушибах и пульсирующей головной боли, которую не чувствовал перед лицом более серьезной опасности.
В комнате стоял холод. Резиновым, похоже, было нормально в масках и перчатках, а толстяка защищал слой жира, и он был невосприимчив к холоду, но я, вдобавок ко всем своим бедам, продрог до костей. Я задумался, не был ли холод специально запланирован как средство дополнительного воздействия на моего пожилого отца. Нет, скорее простая случайность: в этой комнате вообще не могло быть уютно.
В сущности, это была гостиная небольшого дома, где живут люди среднего класса и среднего достатка. Дом построен, по моим предположениям, в тридцатые годы. Чтобы оставить толстяку свободное пространство для маневров, мебель сдвинули к стенам, оклеенным полосатыми кремовыми обоями. Обстановка не впечатляла: гарнитур из трех предметов, обитых розовым ситцем, раздвижной стол, стандартная лампа с абажуром кофейного цвета и горка для демонстрации посуды, потом нечего было демонстрировать. И ни тебе ковра на березовом паркете, ни безделушек, ни книг или журналов - вообще ничего личного. Комната пустая, как душа моего отца, но не в его вкусе.
И это ни в малейшей степени не соответствовало тому, что мне представлялось личностью толстяка.
- Я освобожу тебя, - заявил он, - но на определенных условиях.
Я ждал. Он изучал меня, все еще тянул время.
- Если ты не будешь точно следовать моим указаниям, я разорю конюшни твоего отца.
У меня рот открылся от изумления. Я захлопнул его, лязгнув зубами.
- Вижу, ты сомневаешься, что мне это удастся. Не сомневайся. Я уничтожал и кое-что посерьезнее ваших ничтожных скаковых конюшен.
Я не отреагировал на слово «ничтожные». Мне уже давно известно, что не стоит возмущаться или спорить: это означает занять оборонительную позицию, что только на пользу противнику. В Роули-Лодж, о чем он, несомненно, знал, стояло восемьдесят пять чистокровок, чья совокупная цена доходила до шести миллионов фунтов.
- Как? - бесстрастно спросил я.
Он пожал плечами:
- Для тебя важнее узнать другое - как удержать меня от этого. В сущности, не так уж и сложно.
- Просто лошади должны участвовать в скачках по вашим указаниям? - равнодушно предположил я. - Проигрывать, когда вы прикажете?
Новый приступ гнева исказил пухлые черты лица, и рука с револьвером оторвалась на шесть дюймов от колена. Потом медленно расслабилась, и оружие заняло прежнее место.
- Я не дешевый мошенник, - сказал он сурово. «Однако же, - подумал я, - ты остро реагируешь даже на непреднамеренное оскорбление, и когда-нибудь, если игра продолжится достаточно долго, я воспользуюсь этим преимуществом».
- Извините, - сказал я без тени насмешки, - но эти резиновые маски не высшего уровня.
Он мельком взглянул с раздражением на две фигуры, стоявшие позади меня.
- Маски - это их собственная инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности, если их нельзя узнать.
Как разбойники с большой дороги, подумал я, которых в конце вздернут.
- Можешь назначать своих лошадей на скачки, как тебе угодно. Действуй по собственному выбору… за одним исключением.
Я никак не отреагировал. Он пожал плечами и продолжал:
- Ты возьмешь на работу человека, которого я пришлю к тебе.
Действуй по собственному выбору… за одним исключением.
Я никак не отреагировал. Он пожал плечами и продолжал:
- Ты возьмешь на работу человека, которого я пришлю к тебе.
- Нет, - ответил я.
- Да. - Он смотрел на меня в упор. - Ты возьмешь на работу этого человека. Если не сделаешь, я уничтожу конюшни.
- С ума сойти. Это же бессмысленно! - настаивал я.
- Нет, не бессмысленно, - возразил он. - Более того, ты никому не скажешь, что вынужден был взять на работу этого человека. Ты убедишь всех, что делаешь это по своей воле. В особенности не вздумай жаловаться полиции о сегодняшней ночи или о том, что еще может случиться. Посмеешь предпринять какие-то действия, чтобы дискредитировать этого человека или заставить его уйти из твоих конюшен, и весь твой бизнес на этом закончится. - Он помолчал. - Понимаешь? Если ты будешь любым способом препятствовать моему человеку, твоему отцу некуда будет возвращаться, когда он выйдет из больницы.
После короткого напряженного молчания я спросил:
- В каком качестве этот человек должен работать у меня?
- Он будет участвовать в скачках, - сказал толстяк. - Он жокей.
У меня задергалось веко. Он это заметил. В первый раз он действительно достал меня.
Все стало ясно. Ему и не нужно говорить мне каждый раз, что он хочет проиграть скачки. Достаточно сказать это своему человеку.
- Нам не нужен жокей, - сказал я. - У нас уже есть Томми Хойлейк.
- Твой новый жокей постепенно займет его место.
Томми Хойлейк был вторым жокеем в Британии и входил в дюжину лучших в мире. Никто не мог занять его место.
- Владельцы не согласятся, - возразил я.
- Ты их убедишь.
- Невозможно.
- Будущее существование твоей конюшни зависит от этого.
Возникла еще одна продолжительная пауза. Один из резиновых переступил с ноги на ногу и вздохнул как бы от скуки, но толстяк, похоже, не спешил. Возможно, он очень хорошо понимал, что с каждой минутой меня все больше пробирает холод и вообще мне все хуже. Я бы попросил развязать мне руки, если бы не был уверен, что он засчитает себе очко, когда откажет.
Наконец я сказал:
- С вашим-то жокеем конюшня так и так теряет будущее.
Он пожал плечами:
- Ну, немного пострадает, но выживет.
- Это неприемлемо, - заявил я.
Он заморгал. Его рука слегка подвигала револьвер взад-вперед по колену, плотно обтянутому брюками.
- Так. Ты не вполне понимаешь свое положение, - сказал он. - Ты сможешь уйти отсюда на конкретных условиях. - Бесстрастный тон придавал определенный смысл его безумным словам. - Условия следующие: ты берешь на работу присланного мною жокея и не обращаешься за помощью ни в полицию, ни к кому-либо другому. Если ты нарушишь одно из этих условий, конюшня будет уничтожена. Но… - Он заговорил медленнее, более выразительно: - Если ты не согласишься с этими условиями, то тебя вообще не отпустят.
Я молчал.
- Понимаешь?
- Да, - вздохнул я.
- Хорошо.
- «Не дешевый мошенник». Я думал, вы это о себе сказали.
У него ноздри раздулись.
- Я манипулятор.
- И убийца.
- Я убиваю только в том случае, если жертва настаивает на этом.
Я воззрился на него. Он наслаждался своей веселой шуткой, издевательская усмешка проскальзывала в едва заметных подергиваниях губ и участившемся дыхании.
Эта жертва, подумал я, не собирается настаивать. Веселись, пока не надоест.
Я чуть подвигал плечами, пытаясь их размять. Он внимательно наблюдал, но развязать не предлагал.
- Ну и кто этот жокей?
Он заколебался.
- Ему восемнадцать лет, - сказал он.
- Восемнадцать?!
Он кивнул:
- Ты будешь давать ему хороших лошадей. В Дерби он выступит на Архангеле.