Он верит — он сделал то, что обязан был сделать. Он должен верить в это. А спорить с ним некому. Серрано давно остался в собственном раю. Много лет назад правитель Тернате, одного из четырех благословенных Островов Пряностей — Islas de la espeseria, удостоил Франциско титула визиря, подарил ему хижину и красавицу рабыню, говорившую на языке, похожем на щебетание птиц. Иногда к его острову подплывали португальские корабли и звали Серрано домой. Но, обнимая свою туземку, друг отвечал, что мир един и свой дом он уже обрел.
«Я нашел здесь новый мир, обширнее и богаче того, что был открыт Васко», — передавая с оказией письма Фернандо, лучший друг всегда заканчивал их одним вопросом: «Куда плывешь, капитан Магальянш?»
Куда бы он ни плыл, оказывалось, что он только уплывал от лучшего друга… И от самого себя.
Куда плывешь, капитан Магальянш…
И все же, если бы не Васко, его душа так бы и осталась отданной небу.
Море сманило. Но небо, навечно растворившись в крови, помогло найти свой главный путь — путь вокруг земли. Там, в мореходной школе в Сагрише, впервые взяв в руки астролябию, Фернандо вспомнил, как видел сие загадочное колесо у старика-звездочета. Две бездны — звезды и море — еще раз слились в одной точке. Точнее, в двух.
Уже в Испании с новым другом, астрономом Руи Фальерой, он, Фернандо, много дней провел в расчетах небесных и морских путей. Благодарение Господу, это помогло убедить короля, что по небу, по звездам можно найти новый paso— пролив меж океанами и проложить новый, западный путь в Индию.
Вместе с Фальерой они приехали в Вальядолид, где находился двор юного Карла V. И еще по дороге, увидев схожий на огромный корабль королевский замок Алькасар, Фернандо почувствовал — все получится!
Получилось. Чуть выпятив вперед нижнюю губу, отлительный знак всех Габсбургов, и почесывая тяжелый подбородок, Карл подписал указ — снарядить экспедицию за владычеством и пряностями. Но в первую очередь все же за пряностями. Вам надлежит действовать успешно, дабы открыть ту часть океана, коя заключена в отведенных нам пределах…
— Его величеству нужен весь мир, — говорил Магальянш.
— Его величеству нужны имбирь и корица, — возражал его тесть Диего Барбоса. — Даже если из запрашиваемых тобой пяти каравелл вернется одна, но полная пряностей, ее хватит, чтобы окупить всю экспедицию, и изрядно заработать. А мировое владычество, это уже в придачу…
Фальеру не поплыл с ним, отказался.
— Я составил гороскоп. Нам не вернуться из этого плавания, Фернандо.
…Слабый стук в дверь его командорской каюты показался грохотом.
— Земля, Господин.
Смысл слов не сразу дошел до него. Энрике-Трантробан произнес это таким тоном, как недавно, подавая крыс, говорил «Еда, Господин». Желанное слово было похоже на галлюцинацию истощенного сознания…
— Что? Что ты сказал?!
— Земля, Господин. Остров… Земля.
На всех трех кораблях все, кто мог еще двигаться, сбивались к правому борту — Земля.
Ад отступает. Земля…
Но…
Земля, показавшаяся после трех месяцев и двадцати двух дней их бесконечного океанского странствования, была пустынной — она сама казалась новым адом, скалистым адом бесплодия. Первый открытый им остров не мог дать ничего, кроме наследственного титула adelantado— наместника. Ни грамма съестного на голых скалах. Даровав надежду, судьба отняла ее еще более безжалостно.
И на следующих островах, названных после набега туземцев Ладронес — «Разбойничьими», удалось отыскать лишь несколько птиц и гору плодов. Но надолго ли трем изголодавшимся кораблям хватит того, что уместилось на двух небольших шлюпках.
За считанные часы от съестного остались лишь воспоминание да странные колючки, брошенные на палубе «Тринидада». Еще через несколько дней пути толстая скорлупа колючек стала растрескиваться, источая тошнотворный запах. У ночного горшка звездочета, объевшегося привезенной из Индии новинкой — табаком, запах был и то терпимее, чем этот («Кто ж знал, что эту странную траву надо раскуривать, а не есть?!»).
— Это воняет так, что даже крысиная моча покажется изысканным вином, — заметил Дуарте Барбоса, брат Беатрисы, которого по его горячему желанию и с тягостного разрешения тестя Фернандо взял с собой в экспедицию.
Странные, напоминающие неподвижных ежей плоды валялись в углу.
— За борт их, командор. На «Тринидаде» и без этой туземской нечисти вони хватает, — сказал Дуарте.
— За борт! — произнес Фернандо. Но Энрике-Трантробан робко тронул его за рукав.
— Еда, Господин.
— Для тебя и крыса — еда, — огрызнулся Магальянш. Он был зол. Поманив добром, судьба снова бросила его в бездну отчаяния. Что делать, если и Разбойничьи острова случайны, если этот океан бесконечен и настоящей земли не будет еще столько же бесконечных месяцев.
— Еда, Господин, — повторил Энрике-Трантробан. — Дуриан.
Не обращая внимания на мерзкую вонь, слуга пальцами поддел внутри треснувшего плода кусок мякоти и засунул в рот. На лице Энрике появилось выражение блаженства, подобное тому, с которым он вспоминал груди толстой кухарки. Забыв о царапающих руку колючках, он снова и снова нырял пальцами в расселину плода, вытаскивая и отправляя в рот новые куски сочной мякоти. Облизывая пересохшие губы, моряки поглядывали на него, не рискуя последовать его примеру. Слишком уж непереносимым для европейского нюха казался запах этих чудищ.
— Дай попробовать твоей еды! — решившись, приказал Рернандо. Слуга засуетился, сбегал за серебряным блюдом, на котором в лучшие времена подавал обед своему «Господин», достал из кучи новый плод, руками раздвинул чуть надтреснутую расселину, выложил мякоть на блюдо.
Поддев оставленный Энрике кусочек и зажмурившись, Фернандо отправил его в рот. И райское блаженство разлилось внутри. Для командора, такого же изголодавшегося, как и последний каторжник, принятый им в Севилье на корабль, нежнейшая мякоть была подобна божественному нектару.
— Бог сокрыл райский вкус за тлетворным ароматом, дабы недостойный не познал его.
— Виктория! — донеслось с разных сторон.
И расталкивая друг друга, команда кинулась к воняющим колючкам, чтобы хоть ненадолго обмануть голод и жажду.
Но долго радоваться столь редкой ныне картине людского насыщения Фернандо не дали.
— Командор, — окликнул Барбоса, собирающийся отплывать на свой «Консепсион», — у Элькано цинга. Он говорит, что хотел бы просить у вас прощения за то… За участие…
Произнести слово «мятеж» Барбоса не рискнул.
Десны Элькано кровоточили. Прикрывая рот тем, что осталось от тончайшего платка, он с трудом приподнялся на подстилке.
— Командор…
От молодого красавца Хуана Себастиана, которого, набирая экипаж, Фернандо впервые увидел в Севилье, не осталось и следа. Магальянш своим не менее износившимся платком оттер пот со лба больного.
— Давно хотел спросить, откуда ты так сведущ в навигации, Себастиан?
— У меня был собственный корабль, — прошептал Элькано.
— О-о! — вырвалось у стоявшего за спиной Фернандо Энрике-Трантробана. Под резким взглядом командора вопль смолк, но и слуга и господин думали в тот момент об одном — владельцы кораблей просто так кормчими на чужие каравеллы не нанимаются.
— После осады Триполи казначейство отказало мне в выплате суммы, назначавшейся для расчета с экипажем. Я был вынужден занять денег у савойских купцов. А когда по истечении срока не смог с ними расплатиться, пришлось отдать в уплату долга свой корабль.
Энрике-Трантробан теперь молчал, но выражение ужаса застыло на его лице. За годы португальской и испанской жизни недавний абориген усвоил, что продажа корабля чужестранцу считается преступлением наитягчайшим. Суд, которому доводится рассматривать подобное дело, не принимает никакие оправдания в расчет. Вердикт «Виновен!» ждет любого, даже потерявшего собственный корабль лишь потому, что честно служил родине.
— Я бежал в Севилью, надеясь затеряться на любом из кораблей. Ибаролла привел меня к вам… — продолжил Элькано. — Простите, что скрыл.
— Не думай об этом. Разве я не знал, что на кораблях у меня будут не только младшие сыновья и внебрачные дети знатных господ, но и беглые каторжники, и убийцы, и воры. Знал. Но знал и то, что только море способно истинно определить, кто чего стоит. В море гранды оказываются разбойниками, а бывшие разбойники являют благородство души, достойное грандов.
— Я не хотел вас предавать, командор, — еще тише проговорил больной. — Кассада… он заставил…
— Знаю! — резче, чем следовало бы, прервал его Фернандо. — Не знал бы, и твои четвертованные останки давно сгнили бы на шесте, рядом с шестом Гаспара. Меня предупреждали, что испанские гранды не простят бедному португальскому дворянину внезапного его возвышения. Не простили.
…Предупреждение было прислано вдогонку. Энрике-Трантробан принес с берега свиток. Было это на Тенерифе, куда в сентябре 1519 года, через неделю после выхода из Санлукара, его маленький флот зашел за провизией и водой.
«Остерегайся зависти испанских капитанов остальных кораблей. Тебе не простят…» — тесть Барбосы предупреждал о тайном сговоре испанских капитанов.
Не простили. Все пытались обратить против него.
Вскоре после отплытия, двигаясь меж Зеленым Мысом и его островами, флотилия попала в полосу штормов и встречных ветров и долго не могла продвинуться по намеченному пути. «Дьявольский знак!» — шептали за его спиной.
После не кончавшегося 60 дней дождя на мачтах и вантах появились мерцающие огни. «Дьявольский знак», — настраивал капитан «Консепсиона» Кассада. И только обучавшийся всему на свете Пигафетта долго и путано объяснял про какие-то заряды — будто две тысячи лет назад древние греки заметили, что если тереть кусочком шерсти о янтарь, появляются крохотные сияния, названные греками в честь янтаря — электриситы…
Против невзлюбленного командора обратили и долгий срок зимней стоянки у берегов Бразили.
— Не знает, куда плыть!
— Поворачивать назад!
— Никакого иного мира и другого пути к пряностям нет!
— Домой, в Испанию!
Доставшаяся Фернандо карта Мартина Берхайма из секретного архива португальского короля обещала на сороковом градусе южной широты пролив меж Атлантическим и Индийским океанами. В марте 1520-го его флот достиг 49 градусов южной широты. С трудом пробившись сквозь рифы, корабли вошли в маленькую бухту, которую Магальянш назвал Пуэрто Сан-Хулиан. И приказал располагаться здесь на зимовку. Его не послушали. Тридцать человек с «Консепсиона», среди которых был и Элькано, захватили еще и «Сан-Антонио», и «Викторию». Только головной «Тринидад» и маленький, рассчитанный на разведывательные плавания, а не на подавление бунтов «Сант-Яго» остались верны ему.
Ночью, когда мятежники пытались покинуть гавань на захваченных ими кораблях, произошло сражение. Самое страшное из всех, в которых капитан Магальянш участвовал за все сорок лет его жизни. Свои стреляли по своим. Воинской хитростью — еще одним его божьим даром — он сумел двумя оставшимися кораблями отрезать изменщиков от выхода из пролива и стремительно отбить «Викторию». Дальше было сражение. Настоящее. Жестокое.
В том сражении он победил. Но был ли он прав?
Сейчас он все чаще думал, а что если бунтовщики были не так уж виновны? И Картахен, которого король пожаловал титулом veedor — «королевского надсмотрщика», и другие капитаны флотилии хотели не так уж много — знать, почему они здесь. Тайну обещанного на 40-й широте пролива, кроме короля и членов Casa de la Contratacion — Индийской палаты, Фернандо не открывал никому. Не отыскав в обещанном месте пролив и решив не возвращаться с бесчестием, а искать, буквально ощупывая берег, он ничего не объяснил ни остальным капитанам, ни экипажу.
После пересечения экватора с каждой милей становилось все холоднее. И спускаясь все дальше и дальше на юг, он понимал, что для нормальной зимовки требуется временное возвращение в благословенную обильную Бразиль. Как понимал и то, что при злобе, которую он уже вызвал у Картахена и других капитанов, его приказ развернуть флотилию будет равносилен приказу о собственном аресте. И он продолжал молчать. Вплоть до бунта. И после.
Он победил. И потом, призвав писарей, вынес приговор: Кассаду четвертовать, Картахена с ближайшими сподвижниками оставить на пустынной земле с небольшим запасом продовольствия — и пусть Господь решает, жить им или умереть. Прочих, как Элькано, простить.
Истинная его победа пришла не в тот день, а полугодом позже. Пролив! Он все-таки отыскал пролив. Не там, где был заветный крестик на секретной карте. Много ниже. Но отыскал!
Не найди он пролив, все случившееся при подавлении мятежа было бы расценено как убийство испанских грандов, а он, португалец, был бы назван изменником и преступником. Теперь же это должны счесть не более чем платой за мировое владычество Испании.
Он победил. Но чем заплатил он за ту победу? В те дни, поняв, что обещанный королю путь в иной океан найден, Фернандо плакал от счастья и уверенности, что все снова свершается по божественному предначертанию. Но разведывавший дорогу «Сант-Яго» разбился во время шторма, потом исчез «Сан-Антонио». Фернандо долго надеялся, что корабль затерялся в пути. Снова возвращался к мысу, оставлял на берегу испанский флаг с подробными объяснениями потерявшимся, куда плыть, чтобы догнать основную экспедицию. Но в душе знал — затаившиеся мятежники угнали «Сан-Антонио» назад, в Испанию. Теперь они могли уже доплыть до дома и втоптать его доброе имя в грязь.
Фернандо взял больного за руку. Истощавшая кисть тонула в его тоже усохшей ладони.
— Говорят, что в мире не бывает худа без добра. А добра без худа. Не случись мятеж тогда, подле берегов Бразили, он обязательно случился бы в этом океаническом переходе. Но здесь он был бы смертельным для всех. А в нескольких сотнях миль от цели это слишком обидно, согласись.
— Но мы до цели еще не дошли, — с трудом раскрывая кровоточащие уста, прошептал Элькано, — а я уже, наверное, и не дойду…
— Дойдешь! — Магальянш сам не верил в то, что говорил. Знал, что это изможденное тело не сегодня завтра опустят за борт. Но вслух произнес: — Уже совсем близко. Энрике чует.
Элькано с трудом улыбнулся.
— Дойдешь! И вернешься домой! — говорил Фернандо, лишь бы что-то говорить. — И король тебя простит. Дарует рыцарство. И герб.
— С дохлой крысой на нем… — пробормотал Хуан Себастиан.
Магальянш подумал, что если Элькано даже сейчас находит в себе силы шутить, то он может выжить. Сколько раз в плаваниях он видел, как выживали безнадежно больные и погибали почти здоровые, полные сил, но хоть на минуту сдавшиеся отчаянию.
— А почему бы нет! — ответил он шуткой на шутку. — Если хоть одна дотянет до дома — это будет единственная в мире крыса, совершившая путешествие вокруг света. С нее напишут портреты. Не нравится крыса, можешь взять себе на герб каравеллу. «Консепсион».
— «Виктория» красивее, — пробормотал Себастиан.
— Значит, «Викторию». И палочки корицы…
— Если мы их найдем…
— Конечно, найдем. Острова Пряностей близко. Ведь я уже был здесь, когда с другой стороны доплывал до Маллаки Энрике оттуда привез, — кивнул на слугу Магальянш.
И вдруг понял, откуда в последние пару дней появилось в нем это непрекращающееся ощущение ветра в парусах — он здесь уже был. Десять лет назад. Чуть южнее. Добираясь до этих меридианов с иной стороны земли, он здесь уже был! А это значит, что он, Фернандо Магальянш, уже обогнул мир. Первым! И единственным из людей!
Пусть пока этот земной круг составлен из двух плаваний. Но Господь освещает его путь, и он закончит новый виток и вернется домой. И Энрике вернется…
Как же он забыл про Энрике. Вывезенный из этих мест на запад и снова плывущий в родные края с востока, Энрике-Трантробан вместе с хозяином тоже обогнул мир!
— Энрике, — кликнул он слугу, — ты знаешь, что нас только двое?
— Два? — переспросил слуга.