– С собой возьмете, – кивнул монах. – Пригодится!
– Зачем мне какую-то грязь с собой тащить? – поежившись и глядя на камешки с опаской, сказала Малинка, озвучив заодно и Серегины мысли.
– Верно говорят: у бабы волос долгий, да ум короткий, – пробормотал монах. – У девки то же самое. Хороша грязь! Это ж серебряные монеты!
– Не хочу я эту гадость брать! – сердито буркнула Малинка.
А Серега смотрел на ее волосы.
Очередная народная мудрость, которую он только что узнал, ему понравилась, однако у Малинки волосы были не долгие, то есть не длинные, а довольно короткие. Темно-рыжие, блестящие, слегка вьющиеся.
Со смешными кудряшками на висках…
– Ну, будь по-твоему, дева, – вздохнул монах. – Не хочешь портки пачкать – не надо. Поди сюда, наследок! Эй, уснул никак? – В его голосе Сереге послышалась насмешка. – Не спи, волкодлак загрызет!
– Какой волкодлак? – озадачился Серега, исключительно из вежливости подставляя карман под чумазый и довольно тяжелый груз.
– Самый обыкновенный, – пояснил монах. – Оборотень!
– Ага… – слабым голосом отозвался Серега, который очень мечтал выключить мозг, чтобы не думалось обо всем этом – непостижимом и невесть откуда взявшемся.
Знать бы только, где найти выключатель!
– Эх, что за чпага нынче пошла?! – сокрушался монах. – Одна жменька только и помещается. Да ладно, сколько ни есть, а все богачество. Береги его, не растеряй!
Захлопнул сундук и усмехнулся:
– Вот бы настоятель локти кусал, коли бы видел, как я его добро разбазариваю! Ну, он-то безвозвратно окочурился, теперь на том свете ему черти крепко пятки смолят да огнем палят!
– Слушайте, – озадаченно сказала Малинка, – я вообще не понимаю… В ад попадают грешники, так? А настоятель – он же священник, как же он может быть грешником?!
– Все верно, – кивнул монах. – В давние времена здесь стоял хороший монастырь. И настоятелем был истинно святой человек. Отец Серафим его звали. Моя матушка хотела меня в монахи отдать, а отец Серафим противился, говорил, что я не для монастырской, а для мирской жизни создан. Больно уж, сказывал, много страстей Федьку обуревает! Меня, значит… При монастыре раньше сад был – глазом не оглядишь! Тут я и садовничал, а в деревню лишь изредка хаживал. Деревня тогда называлась Гости. Потом уже ее стали Погосты звать, ибо кладбище расползлось и всю деревню поглотило.
– Погосты! – ахнул Серега. – Погосты, а не Погости!
– В гости волей ходят, а не насильно волокут, – невесело усмехнулся монах. – Но помер святой отец Серафим от морового поветрия. Он отправился в рай, а в монастырь явился сущий аггел.
Был он чужой человек. По крови русский, а по нраву сущий гарип, чужак-иноземец! В то время иезуиты пытались овладеть нашими душами, насадить в России свою лживую веру. Матушка-императрица Екатерина их в Россию не пускала, зато сынок ее, Павел Петрович, для них готов был двери распахнуть. Некоторые из них наползли в эти края и успели кого-то в свою веру обратить. Среди таких был и наш настоятель.
Потом пришел к власти император Александр Павлович и всю эту шушеру иноземную разогнал. Кто бежал, кто покаялся, а кто и затаился. Вот и наш настоятель затаился в монастыре…
И с тех пор пришла к нам беда. Всю братию он разогнал, оставил только своих приспешников, а когда узнал, что я мертвых насквозь вижу, испугался, что я ему помешаю морок на добрых людей наводить! Оклеветал меня перед людьми – мол, я пособник дьявола, а сам-то он и был дьявола пособник!
Он страшной силой владел… Умел горстью могильной земли упыря призвать куда угодно, хоть за версту от могилы его!..
Проклял он меня, потом насильно в монахи иезуитские постриг да замуровал заживо вот в этой келье с пятым углом. Он эту келейку нарочно приказал выстроить, ибо у них, у слуг дьяволовых, пятый угол – место встречи с их господином, врагом рода человеческого! Келью запер, да еще и кирпичом заложил.
Да только позабыл настоятель тут свой заветный сундучок. Замуровал его около меня. Вот небось бесился, когда хватился!
Монах взглянул на Малинку:
– Не передумала? Может, прихватишь горсточку серебра?
– Не хочу, – отпрянула она. – Золото я бы взяла, а это нетушки!
– Ну, будь по-твоему, – кивнул монах. – Однако же заболтался я с вами, чада мои. А ведь до полуночи уже всего ничего остается. Пора нам!
Он вышел из кельи.
Серега двинулся было за ним, но Малинка схватила его за руку:
– Ты ему веришь? Ты во все это веришь?
Голос у нее дрожал.
Сереге ужас как хотелось сказать храбрым голосом, мол, все это полная чухня и сказки, но он не любил врать без особой надобности, а потому кивнул:
– Да, а ты?
Малинка вздохнула и призналась:
– Я тоже, но это такой ужас!
* * *
Сапожников проехал покосившийся указательный столб с табличкой «Погосты» и обнаружил небольшой перекресток проселочных дорог.
– Здесь, что ли? – пробормотал он, медленно разворачивая автомобиль и пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. – Что-то не видать встречающих…
В это мгновение зазвонил телефон. Николай Ильич выхватил трубку из кармана.
Серегин номер!
Но он знал, что звонит не Серега.
– Слушаю.
– Вы где, Сапожников? – спросил голос, который Николай Ильич слышал только раз, но запомнил на всю жизнь.
Голос доктора Краева.
– На перекрестке, – сообщил он. – Но я тут один. Никакой «Скорой» не видно.
– То есть как? – озадаченно спросил доктор Краев. – Странно… Какая-то накладка. Ладно, стойте где стоите, я буду через несколько минут. Не выключайте фары, пока я не перезвоню.
Разговор прервался.
Сапожников откинулся на спинку сиденья, пытаясь составить хоть какой-то план действий. Но это было невозможно, пока Серега в руках этого сумасшедшего.
Ему было спокойнее думать, что доктор Краев сумасшедший, чем верить хоть одному слову из того, что рассказывал отец Молотова.
Ждать пришлось недолго – буквально через пять минут телефон зазвонил.
– Выключите фары, – приказал доктор Краев.
Сапожников послушался, и тотчас рядом оказался большой автомобиль с мощными фарами, заливающими все вокруг ослепительным светом. Кажется, это был «Хаммер».
– Отлично, что успели до полуночи, – сказал доктор Краев. – Выходите из машины. Не забудьте контейнер. Давайте быстро! Надеюсь, вы один?
– Один, – буркнул Сапожников, подумав о полковнике Грушине, который сейчас блуждает где-то в темноте на выезде из города.
Сапожников заглушил мотор, взял ключи и полез из машины. В последнюю минуту он заметил телефон Грушина, так и лежавший под ветровым стеклом, и спрятал его в нагрудный карман ветровки.
Сапожников встал около машины, ожидая, что ему сейчас скомандуют что-нибудь вроде «руки вверх».
И угадал.
Правда, поднять Сапожников смог только одну руку – другой он держал драгоценный контейнер.
– Идите сюда, дайте мне ключи от вашей машины и телефон, – приказал доктор Краев, остававшийся невидимым из-за ослепительного света. – Телефон сначала отключите. И не дергайтесь, я вооружен.
Из темноты выдвинулась рука. Рука была левая. В правой доктор Краев, видимо, сжимал пистолет.
Сапожников вложил ключи и свой телефон в протянутую руку.
Разумеется, он не стал сообщать, что у него остался телефон полковника. Только мысленно взмолился, чтобы сейчас Грушину никто не позвонил.
Ключи и телефон исчезли в темноте. Рука протянулась снова:
– Контейнер!
Сапожников передал.
Контейнер тоже исчез.
Потом что-то щелкнуло.
– Полезайте в багажник, – приказал Краев. – Я отвезу вас к сыну.
Сапожников повиновался, подумав о том, что багажник нынче за ночь выходит на сцену уже второй раз. Правда, на сей раз главную роль играл багажник «Хаммера».
Он оказался загроможден двумя большими чемоданами, но Сапожникову все равно хватило места лечь, свернувшись калачиком. Он призывал на помощь чувство юмора: никому из его знакомых и даже, очень возможно, самому полковнику Грушину не доводилось лежать в багажнике столь дорогого автомобиля.
Чувство юмора не работало, тем более что дорога была ухабистая и рессоры «Хаммера» мало помогали бокам Сапожникова.
* * *
В эту минуту монах обернулся и позвал:
– Пошли, да шибче!
Он повел Серегу с Малинкой какими-то коридорами, потом начал спускаться по лестнице, предупредив:
– Бережней ступайте, как бы не рухнуло тут все! Монастырь-то еще при Елизавете Петровне построили. Году этак в тысяча семьсот шестидесятом от Рождества Христова!
Ступеньки кончились. Теперь они шли каким-то мрачным коридором. И наконец Серега решился задать вопрос, который занимал его с самого начала:
– А с чего вы вообще взяли, что я ваш потомок? Или этот… наследник?
Монах обернулся на ходу:
– Наследок, истинно! Ведь пока ты не появился в этих стенах, цепи с меня не падали! Я шевельнуться не мог! Стоял тут, стоял годы да века – ни живой, ни мертвый. О смерти мечтал как об избавлении! Монастырь постепенно забросили, долго-долго слышал я лишь клекот гавранов да волчий вой. Ну, иной раз гости с погоста забредали молить меня их души покликать… Да только все было напрасно. А потом вновь стали долетать до меня и человеческие голоса. Понял я, что в России все наперекосяк пошло, от веры отказались, безбожие воцарилось. Монастырь разрушили, колокольню разобрали на кирпичи, колокол увезли невесть куда, а в этом здании, где прежде кельи монашеские были, устроили больницу. Старинные стены продолбили – подъемник сладили, тетя Нюра его водила вверх-вниз… Только кто ж больницу ставит на погосте?! Люди тут умирали почем зря, потому что дух нежилой. Однако в ту пору вернулась ко мне прежняя моя сила, умение мое видеть, кто из больных уже мертв, а кто еще жив! Начал я кричать в стене, биться в своих цепях. Хотел людей вразумить, чтоб не хоронили живых, да только страху необоримого на всех навел. Со страху кое-кто из больничных служителей даже помер, когда увидел, как некоторые больные поднимались. Был, помню, там один пастушок – Петькой его звали, – ему бык брюхо пропорол. Я его поднял из гроба, да, беда, ненадолго… Народ вовсе перепугался, начали больницу закрывать. Однако был там один доктор, которого я тоже к жизни вернул. Он не побоялся меня послушать. Не побоялся поговорить со мной. Я ему все рассказал – и про себя, и про настоятеля. Поведал ему проклятие, которое меня на века к месту пригвоздило. Про тайную колдовскую силу настоятеля поведал. И про свою… Он живо смекнул, что за сила у меня! Понял, что я могу позвать человека из небытия! От могильной-то земли кто был упырем, тот упырем и останется, все про себя позабывшим, а от моего зова может сердце забиться и…
Монах внезапно осекся, оглянулся:
– Эй, чада, не отставайте! Напугал я вас? Ничего, все подлинные ужасы у вас еще впереди!
Малинка споткнулась.
Ей было страшно.
– И все-таки я не пойму, – упрямо сказал Серега, стараясь не подавать виду, что ему, может, еще страшней. – Почему вы уверены, что именно я ваш потомок? Может, это Малинка! Мы ведь практически одновременно здесь появились!
Монах снисходительно хмыкнул:
– Нет, это истинно ты! Вот скажи – имя фамилии твоей какое?