похоже, никак.Он, конечно,попробуетсначала простоосмотреться,но что-то подсказываетему, что еслии бродит в округепризрак, то такпросто он наогонек не заглянет,нужно официальноеприглашение.
Впарке хозяйничалабуря: ветергнал по дорожкамсорванныелистья и невестьоткуда взявшийсямусор, деревьягнулись едване до земли,стонали ипоскрипывали,дождь лил сплошнойстеной, заполняясобой все, чтотолько можнобыло заполнить.Красота!
Грим,спущенный споводка, тутже слился счернотой. ТеперьАрсений егоне видел и неслышал, но непереживал задруга. Грим непропадет, онумный, кудаумнее некоторыхпрямоходящих.Надо толькоподождать,когда пес вернется.
Гримане было долго,наверное, парки в самом делеочень большой.Уже привычныйк внезапномупоявлениюсвоего пса,Арсений всеравно испуганновздрогнул,когда из темнотына него свалиласьшестидесятикилограммоваятуша. Здоровенныелапищи заскользилипо куртке, оставляяна ней грязныеследы, а мокройщеки коснулсяшершавый игорячий язык.
—Грим,фу! — Арсенийне без усилийоттолкнул отсебя пса, успокаивающепогладил поголове. — Вродебы серьезнаяпоисковаясобака, а ведешьсебя как щенок.Нашел что-нибудьинтересное?
Гриммягко, но многозначительносжал челюстина его запястье,потянул засобой. Значит,нашел.
Наверное,до того места,к которому велего пес, можнобыло добратьсякуда болееудобной дорогой,но вошедшийв охотничийазарт Грим неискал легкихпутей, пер напролом— по цветочнымклумбам, сквозьмокрые кусты.Останавливатьего сейчас,когда он взялслед, былобесполезно,оставалосьпослушно бежатьследом, оскальзываясьи чертыхаясь,из последнихсил стараясьне упасть.
Этасумасшедшаягонка закончиласьвнезапно. НеуспевшийсориентироватьсяАрсений все-такиупал. Ладонисначала заскользилипо мокрой траве,а потом уперлисьв каменныеступени, надухом тихо рыкнулГрим. Еще неотойдя от внезапногопадения, неподнимая головыи не оглядываясьпо сторонам,Арсений ужезнал, где оказался.То самое шестоечувство, котороеон уже давнопривык считатьсвоим рабочиминструментом,сначала холоднойзмеей проползлопо спине, а потомкамнем упалона дно желудка.
—Приплыли,— сказал он,поднимаясьна ноги.
Павильонбыл большим,гораздо болеемассивным, чемказался издали.В короткомсполохе молнииАрсению почудилосьв нем что-тонеправильное,больше подходящеесклепу, чемпарковомупавильону.Наваждениеразвеялось,стоило лишьобойти строениепо периметру.Восьмиграннаяформа, куполообразнаякрыша, изящныеионическиеколонны, пространствомежду которымизаполненопустотой. Впрочем,этотолько на первыйвзгляд —пустотой.Протянутаяладонь леглана прохладнуюгладь стекла.Павильон присвоей кажущейсяажурности иневесомостибылнадежнозащищен отнепогоды. Арсенийприжался лбомк стеклу, пытаясьразглядетьхоть что-нибудьвнутри. Ничего—толькогустая темнота,гораздо болеегустая, чемтут, снаружи.
Молниявспыхнула заспиной за мгновениедо громовогораската, и Арсений,ко всему привыкшийи ко всему готовыйКрысолов, испуганновскрикнул.
Потусторонустекла стоялаженщина... Белыеодежды, уложенныев высокую прическуволосы, протянутыев просительномжесте руки,тоска в мертвыхглазах. Боженькасвяты! Так этоже она... Вернее,одна из них...
Темнотаснова набросилана павильоннепроницаемоепокрывало, номертвая музадо сихпорстояла передвнутреннимвзором Арсения,тянула тонкиеруки, гляделас мольбой иукором. Неважно,был Савва Стрельниковмистиком илизлодеем,гением он былоднозначно.Потому чтотолько рукагениямогла создатьтакую совершеннуюи такую убийственнуюкрасоту.
Творец,1920 год (Эрато иЭвтерпа)
Онавошла в егожизнь почтисразу же вследза Амели. Адели — затеряннаяна задворкахПарижа сестра-близнец.Та же плавностьи текучестьлиний, те жечерные волосы,тот же профильи разворотголовы. Адели,такая похожаяи одновременнотакая особенная!В ней было то,чего Бог не далАмели. Страсть,жадная, все насвоем путисметающая жаждажизни, любви,приключений.Искра, способнаясжечь дотлавесь Монпарнас.С робкой и покорнойАмели их роднилотолько одно — любовьк красному.Мертвая роза — вволосах одной,гранатовыйбраслет — назапястье другой.Пока гранатовый,а скоро непременнорубиновый! Такона утверждала.Она, дешеваяпевичка издешевого кабаре,ценила себядороже кокотоквысшего света,она верила, чтоФортуна непременноим улыбнется.
Всемтроим! Аделиумела желатьи жить с такойсилой, что Савва,уже почтиразуверившийся,почти захлебнувшийсяв толпе такихже, как сам, молодых,голодных ичестолюбивых,вновь обрелсилы и веру всвою счастливуюзвезду.
Амели,его маленькаяи слабая Амели,которую в порывеособой нежностион называлЭрато, не смоглавынести насвоих хрупкихплечах тяжкоебремя музы.Исходящегоот нее светахватило всегона несколькокартин, такихже ровных, спокойныхи текучих, каки она сама. Апотом светпогас, и храм,который Саввавоздвиг длясвоей Эрато,рухнул, едване погребятворца подсвоими обломками.
Унего большене было ни музы,ни света. Егомуза оказаласьтакой же дешевойи ненастоящей,как тряпичнаяроза в ее волосах.Она больше невдохновляла,лишь тяготила,сталкивалав бездну, спастисьот которойможно былотолько забытьем,подареннымполынной настойкой.
Зимойумер Амедео,больной, нищий,так и не нашедшийпризнания. Напамять о немосталась лишьстопка наброскови несколькоподаренныхкартин. Жаннаушла вслед засвоим творцом,добровольнои безропотно,как и должноуходить настоящеймузе.
ААмели не уходила.Развенчаннаямуза Амели жилас ним под однойкрышей, дышала одним воздухом
и отравлялаего жизнь своей безропотностью иненужностью.
Саввабыл пьян, когдаФортуна снова явила емусвою улыбку. Амели — или Адели? — смотрела нанего сияющими глазами,и сияние это оказалосьтаким ярким,что в непротопленной мансардевдруг сделалосьнестерпимо жарко.Рука с гранатовымбраслетом — значит,все-таки Адели! — нежно коснуласьего губ, скользнула вниз, за ворот давнонесвежей сорочки.
— Мой. — Ее губы былитакого же цвета,как и ее браслет, и Савве вдругнестерпимо, доломоты в висках,захотелосьвпиться в них поцелуем. — Теперь толькомой!
Уих поцелуя былгорький вкусполынной настойки,болезненныйи солоноватыйот прикушеннойАдели губы.Этим горько-соленым поцелуемона снова вернулаего к жизни.Его новая муза.Его Эвтерпа.
Она научиласьцарствоватьи в его жизни,и на его полотнах.Гранатовыйбраслет и жадныегубы сводилис уман етолько Савву,но и других мужчин.Впервые за долгиемесяцы онсумел продатьсвои работы.
— Мой! — шептала Адели,до крови прокусываямочку его уха. — Мой,мой, мой! — повторяла, пересчитывалвырученныеза картиныфранки. — Слышишь,он мой! — рычала,глядя на испуганножмущуюся в уголАмели. — Пошла вон!
Онане уходила. Егоуже давно ненужнаямуза безмолвнойтенью скользила помансарде, попервому требованиюпряталась закупленной наблошином рынкекитайскойширмой, плакала украдкой, что-тошептала своейфальшивой розе, ноне уходила. Амелибыла его женой ипродолжалаверить, что это что-то значит...
Смертьсделала еепо-настоящемуинтересной.В грязной подворотне, сфальшивымцветком в волосах ирасцветающейкровавой розойна груди, с руками,раскинутымив стороны, словно дляполета, его мертвая муза,казалось, снова обрелапотер янныечары.
— Какаядосада, — сказалаАдели, вытираялезвие ножао край юбки. — Ночной Париж такопасен! Бедная,бедная Амели...
В скорбном лунномсвете бусиныгранатового браслета былипохожи на капликрови. Он обязательно должен этозапомнить:кровавый браслет набелоснежномзапястье. Красивои страшно.
— Пойдем,любимый! — Ладонь,еще помнящаяхолод костянойрукояти, успокаивающе легла наруку. Саввавздрогнул, ноне от отвращения,а от предвкушения.Мертвая музас мертвой розойв волосах просиласьна холст. В последнийраз. — Пойдем, насне должны здесьвидеть.
— Сейчас.
Последнее прикосновение костывающейщеке — запоздалаяласка и запоздалаяблагодарность.Он знает, какисправить своюошибку, каквымолить прощение у мертвоймузы.
Тряпичнаяроза оживаетна озябшей ладони.От волосков,запутавшихсяв ее лепесткакоже щекотно.
— Зачемтебе? — Аделиморщится, бусиныв гранатовомбраслете брезгливо щелкают.
— Напамять. — Розетепло за пазухой,еще никогдараньше ей небыло так тепло.Живой музе недано понять,какое наслаждениетворцу можетподарить музамертвая.
… Девушкана картине какживая, даже при жизниона не былатакой живой илучистой. Ироза в ее волосах полыхаеталым, бросаяотсветы нафарфоровойбелизны щеки.
— Боже,какая красота! — Толстыймесье в дорогомкостюме отсчитываетфранки. Такмного денегСавва не виделникогда в жизни.Возможно, их дажехватит на рубиновыйбраслет дляего новой музы...
*****
— Нучто, Грим, хватитнам мокнутьпод дождем? —Арсений говорилнарочито громко,говорил и старалсяне смотретьв сторону павильона.
Песэнергичнозамотал башкой,и с мокрой шерстиво все стороныполетели грязныебрызги.
Дверь,как и обещалаНата, была незаперта. Онаприглашающераспахнулась,стоило лишьАрсению коснутьсякруглой меднойручки. Ветерволчком закрутилсяу ног, заметаявнутрь мокрыелистья, Гримпредупреждающезарычал, ноАрсений ужеи сам почувствовалчто-то неуловимое,не полноценноеощущение, аскорее намекна чужое присутствие.
Лучкарманногофонарика, такогоже незаменимогоинструментав его нелегкомделе, как и флейта,заметался попавильону,выхватываяиз темноты тоодну, то другуюженскую фигуру.В этом зыбкоми неверномсвете статуи,казалось, оживалии двигались.Затылка коснуласьчья-то невидимаярука, взъерошилаволосы, заскользилапо шее. Арсениймотнул головой,прогоняя наваждение,покрепче ухватилза ошейникрвущегосявперед Грима.
—Спокойно,мальчик, спокойно.
Где-товозле дверидолжен бытьвыключатель.Еще пару секунд...Вот! Щелчок —и... Ничего. Свет,ожидаемый итакой необходимыйв этом непроглядноммраке, так и невспыхнул. Арсенийчертыхнулся.Гроза, будь онанеладна! Наверное,порвана линияпроводов иливыбило пробки.Впрочем, чтоуж сейчас гадать?Он пришел негадать, а действовать.
Гримв нетерпениискреб когтямимраморныеплиты, и звукэтот разрывалбарабанныеперепонкипочище, чемраскаты грома.
—Сидеть!— скомандовалАрсений.
Песпослушно, хотьи с неохотой,опустилсярядом, прижалсямокрым бокомк ноге. В наступившейтишине Арсениювдруг почудилосьугасающее эхочьих-то легкихшагов. Дверьза спинойзахлопнулась,отсекая всевнешние звуки.Теперь тишинабыла настоящей,ее нарушалолишь биениеего собственногосердца и тяжелоедыхание Грима.Пес, лишенныйвозможностидействовать,неожиданноуспокоился,по его бокубольше не пробегаладрожь нетерпения.Может, почудилось?