Единственная ваша надежда то, что я вам предлагаю.
- Хорошо! - с хриплым вздохом вырвалось у Сальседа. - Угомонитетолпу.
Я готов говорить.
- Король требует письменного признания за вашей подписью.
- Тогда развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.
- Признание?
- Да, признание, я согласен.
Ликующему Таншону пришлось только дать знак: все было предусмотрено.У
одногоизлучниковнаходилосьврукахвсе:онпередаллейтенанту
чернильницу, перья, бумагу, которые тот и положил прямо на доски эшафота.
В то же время канат, крепко охватывавший руку Сальседа, отпустилифута
на три, а его самого приподняли на помосте, чтобы он мог писать.
Сальсед, очутившись наконец в сидячем положении, несколько разглубоко
вздохнул и, разминая руку, вытер губы и откинул влажныеотпотаволосы,
которые спадали к его коленям.
- Ну, ну,-сказалТаншон,-садитесьпоудобнееинапишитевсе
подробно!
- О, не бойтесь, - ответил Сальсед, протягивая руку к перу, не бойтесь,
я все припомню тем, кто меня позабыл.
С этими словами он в последний раз окинул взглядом площадь.
Видимо, для пажа наступило время показаться, ибо, схвативЭрнотоназа
руку, он сказал:
- Сударь, молю вас, возьмите меня на руки и приподнимите повыше:из-за
голов я ничего не вижу.
- Да вы просто ненасытны, молодой человек, ей-богу!
- Еще только одну эту услугу, сударь!
- Вы уж, право, злоупотребляете.
- Я должен увидеть осужденного, понимаете? Я должен его увидеть.
И так как Эрнотон как будто медлил с ответом, он взмолился:
- Сжальтесь, сударь, сделайте милость, умоляю вас!
Теперь мальчик был уже не капризным тираном, он молил так жалобно,что
невозможно было устоять.
Эрнотон взял его на руки и приподнял не без удивления-такимлегким
показалось его рукам это юное тело.
Теперь голова пажа вознеслась над головами всех прочих зрителей.
Как раз в это мгновение, оглядев еще раз всю площадь, Сальсед взялся за
перо.
Он увидел лицо юноши и застыл от изумления.
В тот же миг паж приложилкгубамдвапальца.Невыразимаярадость
озарила лицо осужденного: она похожа была на опьянение,охватившеезлого
богача из евангельской притчи, когда Лазарь уронил ему на пересохшийязык
каплю воды.
Он увидел знак, которого так нетерпеливо ждал, знак,возвещавший,что
ему будет оказана помощь.
В течение нескольких секунд Сальсед смотрел на площадь,затемсхватил
лист бумаги, который протягивал ему обеспокоенный его колебаниямиТаншон,
и принялся с лихорадочной поспешностью писать.
- Пишет, пишет! - пронеслось в толпе.
- Пишет! - произнес король. - Клянусь богом, я его помилую.
Внезапно Сальсед перестал писать и еще раз взглянул на юношу.
Тот повторил свой знак, и Сальсед снова стал писать.
Затем, после еще более короткого промежутка, он опять поднял глаза.
На этот раз паж не только сделал знак пальцами, но и кивнул головой.
- Вы кончили? - спросил Таншон, не спускавший глаз с бумаги.
- Да, - машинально ответил Сальсед.
- Так подпишите.
Сальсед поставил свою подпись, неглядянабумагу,глазаегобыли
устремлены на юношу.
Таншон протянул руку к бумаге.
- Королю, одному лишь королю! - произнес Сальсед.
И он отдал бумагу лейтенанту короткой мантии, но слегкапоколебавшись,
словно побежденный воин, вручающий врагу свое последнее оружие.
- Если вы действительно во всемпризнались,господиндеСальсед,-
сказал лейтенант, - то вы спасены.
Улыбка ироническая, но вместе стемнемноготревожная,заигралана
губах осужденного, который словно нетерпеливо спрашивал о чем-то какого-то
неведомого собеседника.
Под конец усталыйЭрнотонрешилосвободитьсяотобременявшегоего
юноши; он разъял руки, и паж соскользнул на землю.
Вместе с тем исчезло и то, что поддерживало осужденного.
Не видя больше молодогочеловека,Сальседсталискатьегоповсюду
глазами. Затем, словно в смятении, он вскочил:
- Ну когда же, когда!
Никто ему не ответил.
- Скорее, скорее, торопитесь, - крикнул он. - Король ужевзялбумагу,
сейчас он прочитает ее.
Никто не шевельнулся.
Король поспешно развернул признание Сальседа.
- О, тысяча демонов! - закричал Сальсед. - Неужто надо мной посмеялись?
Но ведь я ее узнал. Это была она, она!
Пробежав глазами первыенесколькострок,король,видимо,пришелв
негодование.
Затем он побледнел и воскликнул:
- О, негодяй! Злодей!
- В чем дело, сын мой? - спросила Екатерина.
- Он отказывается отсвоихпоказаний,матушка.Онутверждает,что
никогда ни в чем не сознавался.
- А дальше?
- А дальше он заявляет, что господа де Гизынивчемнеповинныи
никакого отношения к заговору не имеют.
- Что ж, - пробормотала Екатерина, - а если это правда?
- Он лжет, - вскричал король, - лжет, как последний нехристь.
- Почем знать, сын мой? Может быть, господ де Гизовоклеветали.Может
быть, судьи в своем чрезмерном рвении неверно истолковали показания.
- Что вы, государыня, - вскричал Генрих, не в силах более сдерживаться.
- Я сам все слышал.
- Вы, сын мой?
- Да, я.
- А когда же это?
- Когда преступника подвергали пытке... Ястоялзазанавесью.Яне
пропустил ни одного его слова, и каждое это слово вонзилосьмневмозг,
точно гвоздь, вбиваемый молотком.
- Так пусть жеонсновазаговоритподпыткой,разиначенельзя.
Прикажите подхлестнуть лошадей.
Разъяренный Генрих поднял руку.
Лейтенант Таншон повторил этот жест.
Канаты были уже снова привязаны к рукам иногамосужденного.Четверо
человек прыгнули на спины лошадей, хлестнули четыре кнута, и четыре лошади
устремились в противоположных направлениях.
Ужасающий хруст и раздирающий вопль раздались с помоста эшафота.Видно
было, как руки и ноги несчастного Сальседа посинели, вытянулись и налились
кровью.