Сорок пять - Александр Дюма 15 стр.


Единственная ваша надежда то, что я вам предлагаю.

- Хорошо! - с хриплым вздохом вырвалось у Сальседа. - Угомонитетолпу.

Я готов говорить.

- Король требует письменного признания за вашей подписью.

- Тогда развяжите мне руки и дайте перо. Я напишу.

- Признание?

- Да, признание, я согласен.

Ликующему Таншону пришлось только дать знак: все было предусмотрено.У

одногоизлучниковнаходилосьврукахвсе:онпередаллейтенанту

чернильницу, перья, бумагу, которые тот и положил прямо на доски эшафота.

В то же время канат, крепко охватывавший руку Сальседа, отпустилифута

на три, а его самого приподняли на помосте, чтобы он мог писать.

Сальсед, очутившись наконец в сидячем положении, несколько разглубоко

вздохнул и, разминая руку, вытер губы и откинул влажныеотпотаволосы,

которые спадали к его коленям.

- Ну, ну,-сказалТаншон,-садитесьпоудобнееинапишитевсе

подробно!

- О, не бойтесь, - ответил Сальсед, протягивая руку к перу, не бойтесь,

я все припомню тем, кто меня позабыл.

С этими словами он в последний раз окинул взглядом площадь.

Видимо, для пажа наступило время показаться, ибо, схвативЭрнотоназа

руку, он сказал:

- Сударь, молю вас, возьмите меня на руки и приподнимите повыше:из-за

голов я ничего не вижу.

- Да вы просто ненасытны, молодой человек, ей-богу!

- Еще только одну эту услугу, сударь!

- Вы уж, право, злоупотребляете.

- Я должен увидеть осужденного, понимаете? Я должен его увидеть.

И так как Эрнотон как будто медлил с ответом, он взмолился:

- Сжальтесь, сударь, сделайте милость, умоляю вас!

Теперь мальчик был уже не капризным тираном, он молил так жалобно,что

невозможно было устоять.

Эрнотон взял его на руки и приподнял не без удивления-такимлегким

показалось его рукам это юное тело.

Теперь голова пажа вознеслась над головами всех прочих зрителей.

Как раз в это мгновение, оглядев еще раз всю площадь, Сальсед взялся за

перо.

Он увидел лицо юноши и застыл от изумления.

В тот же миг паж приложилкгубамдвапальца.Невыразимаярадость

озарила лицо осужденного: она похожа была на опьянение,охватившеезлого

богача из евангельской притчи, когда Лазарь уронил ему на пересохшийязык

каплю воды.

Он увидел знак, которого так нетерпеливо ждал, знак,возвещавший,что

ему будет оказана помощь.

В течение нескольких секунд Сальсед смотрел на площадь,затемсхватил

лист бумаги, который протягивал ему обеспокоенный его колебаниямиТаншон,

и принялся с лихорадочной поспешностью писать.

- Пишет, пишет! - пронеслось в толпе.

- Пишет! - произнес король. - Клянусь богом, я его помилую.

Внезапно Сальсед перестал писать и еще раз взглянул на юношу.

Тот повторил свой знак, и Сальсед снова стал писать.

Затем, после еще более короткого промежутка, он опять поднял глаза.

На этот раз паж не только сделал знак пальцами, но и кивнул головой.

- Вы кончили? - спросил Таншон, не спускавший глаз с бумаги.

- Да, - машинально ответил Сальсед.

- Так подпишите.

Сальсед поставил свою подпись, неглядянабумагу,глазаегобыли

устремлены на юношу.

Таншон протянул руку к бумаге.

- Королю, одному лишь королю! - произнес Сальсед.

И он отдал бумагу лейтенанту короткой мантии, но слегкапоколебавшись,

словно побежденный воин, вручающий врагу свое последнее оружие.

- Если вы действительно во всемпризнались,господиндеСальсед,-

сказал лейтенант, - то вы спасены.

Улыбка ироническая, но вместе стемнемноготревожная,заигралана

губах осужденного, который словно нетерпеливо спрашивал о чем-то какого-то

неведомого собеседника.

Под конец усталыйЭрнотонрешилосвободитьсяотобременявшегоего

юноши; он разъял руки, и паж соскользнул на землю.

Вместе с тем исчезло и то, что поддерживало осужденного.

Не видя больше молодогочеловека,Сальседсталискатьегоповсюду

глазами. Затем, словно в смятении, он вскочил:

- Ну когда же, когда!

Никто ему не ответил.

- Скорее, скорее, торопитесь, - крикнул он. - Король ужевзялбумагу,

сейчас он прочитает ее.

Никто не шевельнулся.

Король поспешно развернул признание Сальседа.

- О, тысяча демонов! - закричал Сальсед. - Неужто надо мной посмеялись?

Но ведь я ее узнал. Это была она, она!

Пробежав глазами первыенесколькострок,король,видимо,пришелв

негодование.

Затем он побледнел и воскликнул:

- О, негодяй! Злодей!

- В чем дело, сын мой? - спросила Екатерина.

- Он отказывается отсвоихпоказаний,матушка.Онутверждает,что

никогда ни в чем не сознавался.

- А дальше?

- А дальше он заявляет, что господа де Гизынивчемнеповинныи

никакого отношения к заговору не имеют.

- Что ж, - пробормотала Екатерина, - а если это правда?

- Он лжет, - вскричал король, - лжет, как последний нехристь.

- Почем знать, сын мой? Может быть, господ де Гизовоклеветали.Может

быть, судьи в своем чрезмерном рвении неверно истолковали показания.

- Что вы, государыня, - вскричал Генрих, не в силах более сдерживаться.

- Я сам все слышал.

- Вы, сын мой?

- Да, я.

- А когда же это?

- Когда преступника подвергали пытке... Ястоялзазанавесью.Яне

пропустил ни одного его слова, и каждое это слово вонзилосьмневмозг,

точно гвоздь, вбиваемый молотком.

- Так пусть жеонсновазаговоритподпыткой,разиначенельзя.

Прикажите подхлестнуть лошадей.

Разъяренный Генрих поднял руку.

Лейтенант Таншон повторил этот жест.

Канаты были уже снова привязаны к рукам иногамосужденного.Четверо

человек прыгнули на спины лошадей, хлестнули четыре кнута, и четыре лошади

устремились в противоположных направлениях.

Ужасающий хруст и раздирающий вопль раздались с помоста эшафота.Видно

было, как руки и ноги несчастного Сальседа посинели, вытянулись и налились

кровью.

Назад Дальше