В лице его уже не было ничего человеческого - оно казалось личиной
демона.
- Предательство, предательство! - закричал он.-Хорошоже,ябуду
говорить, я все скажу! А, проклятая гер...
Голос его покрывал лошадиное ржанье и ропот толпы, но внезапно он стих.
- Стойте, стойте! - кричала Екатерина.
Но было уже поздно. Голова Сальседа, сперва приподнявшаяся всудорогах
боли и ярости, упала вдруг на эшафот.
- Дайте ему говорить! - вопила королева-мать. - Стойте, стойте же!
Зрачки Сальседа, непомерно расширенные, не двигались, упорно глядя в ту
группу людей, где он увидел пажа. Сообразительный Таншон сталсмотретьв
том же направлении.
Но Сальсед уже не могговорить.Онбылмертв.Таншонотдалтихим
голосом какое-то приказание своим лучникам, которыетотчасжебросились
туда, куда указывал изобличающий взор Сальседа.
- Я обнаружена, -шепнулюныйпажнаухоЭрнотону.-Сжальтесь,
помогите мне, спасите меня, сударь. Они идут, идут!
- Но чего же вы еще хотите?
- Бежать. Разве вы не видите, что они ищут меня?
- Но кто же вы?
- Женщина... Спасите, защитите меня!
Эрнотон побледнел. Однако великодушие победило удивление и страх.
Онпоставилдевушкупередсобойи,энергичнорасталкиваятолпу
рукояткой своей шпаги, расчистил ей путь и протолкнулеедоуглаулицы
Мутон к какой-то открытой на улицу двери.
Юный паж бросился вперед и исчез за дверью, которая,казалось,только
ждала того, ибо тотчас же за ним захлопнулась.
Эрнотон даже не успел спросить девушку, какееимяикакимснова
увидеться.
Но прежде чем исчезнуть, незнакомка, словно угадав егомысль,кивнула
Эрнотону и бросила ему многообещающий взгляд.
Освободившись, Эрнотон направился обратно кцентруплощадииокинул
взглядом сразу эшафот и королевскую ложу.
Сальсед, неподвижный, мертвенно-бледный, вытянувшись, лежал на помосте.
Екатерина, тоже мертвенно-бледная, вся дрожа, стояла у себя в ложе.
- Сын мой, - вымолвила она наконец, отирая со лба пот, - сынмой,вам
бы следовало переменить главного палача, он - сторонник Лиги.
- Из чего вы это заключаете, матушка? - спросил Генрих.
- Смотрите, смотрите хорошенько!
- Ну, я смотрю, а дальше что?
- Сальсед умер после первой же растяжки.
- Он оказался слишком чувствителен к боли.
- Да нет же, нет! - возразилаЕкатеринаспрезрительнойусмешкой-
очень уж непроницательным показался ей сын. - Его удавилииз-подэшафота
тонкой веревкой как раз в то мгновение, когда он намеревался обвинить тех,
кто предал его на смерть. Велитекакому-нибудьученомуврачуосмотреть
труп, и, я уверена, вокруг его шеи найдут след от веревки.
- Вы правы, - произнес Генрих, и глаза его намгновеньевспыхнули,-
моему кузену де Гизу служат лучше, чем мне.
- Те, те, сын мой! - сказала Екатерина. - Не поднимайте шума, наднами
только посмеются: ведь мы опять одурачены.
- Жуаез правильно поступил, что пошел развлечься в другом месте.
- Жуаез правильно поступил, что пошел развлечься в другом месте. В этом
мире больше ни на что нельзя положиться, даже на казнь. Пойдемте, пойдемте
отсюда, государыни!
6. БРАТЬЯ ЖУАЕЗ
Пока на площади и в королевской ложе происходиловсеописанноевыше,
оба брата де Жуаез, как мы видели, выбрались изратушичернымходоми,
оставив своих слуг с лошадьми у королевских экипажей,пошлирядышкомпо
улицам этого обычно людного, но сейчаспочтипустынногоквартала;весь
жадный до зрелищ народ собрался на Гревской площади.
Выйдя из ратуши, они зашагали рука об руку, но не говоря ни слова.
Анри, обычно такой веселый, был чем-то озабочен и почти угрюм.
Анн казался встревоженным и смущенным необщительностью брата.
Он первый прервал молчание:
- Куда же ты ведешь меня, Анри?
- Я никуда не веду тебя, брат, - я простоидукудаглазаглядят,-
ответил Анри,словновнезапнопробудившись.-Тыхочешькуда-нибудь
направиться?
- А ты?
- О, мне-то безразлично, куда идти.
- Но ведь ты каждый вечер куда-то уходишь, - сказал Анн, - каждый вечер
в один и тот же час ты удаляешься издомуивозвращаешьсялишьпоздно
ночью, а то и вовсе не приходишь.
- Ты что же, расспрашиваешь меня, брат? - спросил Анри.Вголосеего
чувствовалась нежность, смешанная с известным уважением к старшему брату.
- Я стану тебя расспрашивать? - переспросил Анн, -Божеупаси!Чужая
тайна неприкосновенна.
- Когда ты только пожелаешь, брат, - ответил Анри, - у меня от тебяне
будет никаких тайн. Ты же сам это знаешь.
- У тебя не будет от меня тайн?
- Никогда, брат. Ведь ты исеньормой,идруг[имеетсяввидуи
фактическое старшинство Анна, и его более высокое положениевфеодальной
иерархии].
- По правде сказать, я думал, что у тебя могут быть отменятайны:я
ведь всего-навсего мирянин. Я думал, что дляисповедиутебяестьнаш
ученый братец, этот столп богословской науки, светоч веры, мудрый духовник
всего двора, который когда-нибудь станет кардиналом,чтотыдоверяешься
ему, исповедуешься у него, получаешь и отпущение грехов, и...ктознает?
может быть, даже полезный совет. Ибо, - добавил Аннсосмехом,-члены
нашейсемьи-навсерукимастера,тебеэтохорошоизвестно:
доказательство - наш возлюбленный батюшка.
Анри де Бушаж схватил брата за руку и сердечно пожал ее.
- Ты для меня, милый мой Анн, - сказалон,-больше,чемдуховник,
больше, чем исповедник, больше, чем отец: повторяю тебе - ты мой друг.
- Так скажи мне, друг мой, почему ты, прежде такой веселый,постепенно
становишься все печальнее, почему ты выходишь теперь из домунеднем,а
только по ночам?
- Я, брат, вовсе не грущу, - улыбнувшись, ответил Анри.
- Что же с тобой такое?
- Я влюблен.
- Ладно, откуда же такая озабоченность?
- Оттого, что я беспрерывно думаю о своей любви.