"Тише, сжальтесь над нами! - ответил он. - Тише, я как разтушуего".-
"Хотите, я позову ночную стражу?" - "Нет, нет,воимянеба,никогоне
зовите". - "Но, может быть, вам все-таки помочь?" - "Авынеотказались
бы? Так идите сюда, и вы окажете мне услугу, за которую я будублагодарен
вам всю жизнь". И он бросил мне через окноключ.Ябыстроподнялсяпо
лестнице и вошел в комнату, где произошел пожар. Горел пол. Я находилсяв
лаборатории химика. Он делал какой-то опыт, горючая жидкость разлиласьпо
полу, который и вспыхнул. Когда я вошел,химикужесправилсясогнем,
благодаря чему я мог его разглядеть. Это был человек лет двадцати восьми -
тридцати. По крайней мере, так мне показалось. Ужасный шрамрассекалему
полщеки, другой глубоко врезалсявлоб.Всеостальныечертыскрывала
густая борода. "Спасибо, сударь, но вы сами видите, что всеужекончено.
Если вы, как можно судить по внешности, человек благородный, будьте добры,
удалитесь, так как в любой момент может зайти моя госпожа, а она придетв
негодование, увидев в такой час чужого человека у меня, вернее же - у себя
в доме". Услышав этот голос, я оцепенел, повергнутый почти что вужас.Я
открыл рот, чтобы крикнуть: "Вы человек с перекресткаЖипесьен,сулицы
Ледигьер, слуга неизвестной дамы!" Ты помнишь, брат, онбылвкапюшоне,
лица его я не видел, а только слышалголос.Яхотелсказатьемуэто,
расспросить, умолять его, как вдруг открылась дверь, и вошла женщина. "Что
случилось, Реми? - спросила она, величественно останавливаясь на пороге. -
Почему такой шум?" О брат, это была она, еще более прекрасная в затухающем
блеске пожара, чем в лунномсиянье.Этобылаона,женщина,памятьо
которой непрерывно терзала мое сердце. Услышав мое восклицание,слуга,в
свою очередь, пристально посмотрел наменя."Благодарювас,сударь,-
сказал он - ещеразблагодарю,новысамивидите-огоньпотушен.
Удалитесь, молю вас, удалитесь". - "Друг мой, - ответил я, - вы меня очень
уж нелюбезно выпроваживаете". - "Сударыня, - сказал слуга, -этоон".-
"Да кто же?" - спросила она. "Молодой дворянин, которогомывстретилиу
перекрестка Жипесьен и который следовал за нами до улицы Ледигьер".Тогда
она взглянула на меня, и повзглядуееяпонял,чтоонавидитменя
впервые. "Сударь, - молвила она, - умоляю вас, удалитесь!" Я колебался,я
хотел говорить, просить, но слова не слетали с языка. Я стоял неподвижный,
немой и только смотрел нанее."Остерегитесь,сударь,-сказалслуга
скорее печально, чем сурово, - вы заставите госпожу бежать во второй раз".
- "О, не дай бог, - ответил я с поклоном, - но ведь яничемнеоскорбил
вас, сударыня". Она не ответила. Бесчувственная, безмолвная, ледяная, она,
словно и не слыша меня,отвернулась,ияувидел,каконапостепенно
исчезает, словно это двигался призрак.
- И все? - спросил Жуаез.
- Все. Слуга проводил меня до дверей, приговаривая: "Забудьте обовсем
этом, ради господа Иисуса и девы Марии, умоляю вас, забудьте!"Яубежал,
охватив голову руками, растерянный, ошалевший, недоумевающий - уж не сошел
ли я действительно с ума? С той поры я каждый вечер хожу на этуулицу,и
вот почему, когда мы вышли из ратуши, меня естественным образом повлекло в
ту сторону.
Каждый вечер, повторяю, хожу я туда и прячусь заугломдома,
стоящего как раз напротив ее жилища,подкакой-тобалкончик,гдеменя
невозможно увидеть. И, может быть, один раз из десяти мне удаетсяуловить
мерцание света в ее комнате: в этом вся моя жизнь, все мое счастье.
- Хорошее счастье! - вскричал Жуаез.
- Увы! Стремясь к другому, я потеряю и это.
- А если ты погубишь себя такой покорностью судьбе?
- Брат, - сказал Анри с грустной улыбкой,-чеготыхочешь?Такя
чувствую себя счастливым.
- Это невозможно!
- Что поделаешь? Счастье - вещь относительная. Я знаю, что она там, что
она там существует, дышит. Я вижу ее сквозь стены, тоестьмнекажется,
что вижу. Если бы она покинула этот дом, если бы мне пришлось провести еще
две недели таких же, как тогда, когда я ее потерял, брат мой, я бы сошел с
ума или же стал монахом.
- Нет, клянусь богом! Достаточно у нас в семье одного безумца иодного
монаха. Удовлетворимся этим, милый мой друг.
- Не уговаривай меня, Анн, и не насмехайсянадомной!Уговорыбудут
бесполезны, насмешками ты ничего не добьешься.
- А кто тебе говорит об уговорах и насмешках?
- Тем лучше... Но...
- Позволь мне сказать одну вещь.
- Что именно?
- Что ты попался, как простой школьник.
- Я не строилникакихзамыслов,ничегонерассчитывал,яотдался
чему-то более сильному, чем я. Когда тебя уносит течение, лучшеплытьпо
нему, чем бороться с ним.
- А если оно увлекает в пучину?
- Надо погрузиться в нее, брат.
- Ты так полагаешь?
- Да.
- Я с тобой не согласен, и на твоем месте...
- Что бы ты сделал, Анн?
- Во всяком случае, я бы выведал ее имя, возраст, На твоем месте...
- Анн, Анн, ты ее не знаешь.
- Но тебя-то я знаю. Как так, Анри, у тебя былопятьдесяттысячэкю,
которые я вручил тебе, когда король подарил мне в день моего рождениясто
тысяч...
- Они до сих пор лежат у меня в сундуке, Анн: ни одно не истрачено.
- Тем хуже, клянусь богом. Если бы они не лежали у тебя в сундуке,эта
женщина лежала бы у тебя в алькове.
- О, брат!
- Никаких там "о, брат": обыкновенного слугу подкупают задесятьэкю,
хорошего за сто, отличного за тысячу, самого расчудесного затритысячи.
Ну, представим себе феникса среди слуг, возмечтаем о божестве верности,и
за двадцать тысяч экю - клянусь папой - он будет твоим. Такимобразом,у
тебя остается сто тридцать тысячливров,чтобыоплатитьфениксасреди
женщин, которого тебе поставит феникссредислуг.Анри,другмой,ты
просто дурак.
- Анн, - со вздохом произнес Анри, - есть люди, которыенепродаются,
есть сердца, которых не купить и королю.
Жуаез успокоился.
- Хорошо, согласен, - сказал он. - Но нет таких, которые бы не отдались
кому-нибудь.
- Это другое дело!
- Ну, так что же ты сделал для того, чтобы эта бесчувственная красавица
отдала тебе свое сердце?
- Я убежден, Анн, что сделал все для меня возможное.