Она не могла понять, как, чучело, набитое
соломой и с нарисованным лицом, ходит и говорит.
Но тут возмутился Тотошка и с негодованием воскликнул:
– А почему ты со мной не здороваешься?
– Ах, виноват, виноват! – извинился Страшила и крепко пожал песику лапу. –
Честь имею представиться, Страшила!
– Очень приятно! А я Тото! Но близким друзьям позволительно звать меня
Тотошкой!
– Ах, Страшила, как я рада, что исполнила самое заветное твое желание! –
сказала Элли.
– Извини, Элли, – сказал Страшила, снова шаркнув ножкой, – но я, оказывается,
ошибся. Мое самое заветное желание – получить мозги!
– Мозги!?
– Ну да, мозги. Очень неприятно, когда голова у тебя набита соломой…
– Как же тебе не стыдно обманывать? – с упреком спросила Элли.
– А что значит – обманывать? Меня сделали только вчера и я ничего не знаю…
– Откуда же ты узнал, что у тебя в голове солома, а у людей – мозги?
– Это мне сказала одна ворона, когда я с ней ссорился. Дело, видишь ли, Элли,
было так. Сегодня утром поблизости от меня летала большая взъерошенная ворона и
не столько клевала пшеницу, сколько выбивала из нее на землю зерна. Потом она
нахально уселась на мое плечо и клюнула меня в щеку. "Кагги-карр! – насмешливо
прокричала ворона. – Вот так чучело! Толку-то от него ничуть! Какой это
чудак-фермер думал, что мы, вороны, будем его бояться?.." Ты понимаешь, Элли, я
страшно рассердился и изо всех сил пытался заговорить. И какова была моя
радость, когда это мне удалось. Но, понятно, у меня сначала выходило не очень
складно. "Пш… пш… пшла… прочь, гадкая! – закричал я. – Нс… нс… Не смей клевать
меня! Я прт… шрт… я страшный!" – Я даже сумел ловко сбросить ворону с плеча,
схватив ее за крыло рукой. Ворона, впрочем, ничуть не смутилась и принялась
нагло клевать колосья прямо передо мной. "Эка, удивил, – сказала она. – Точно я
не знаю, что стране Гудвина и чучело сможет заговорить, если сильно захочет! А
все равно я тебя не боюсь! С шеста ведь ты не слезешь!" – "Пшш… пшш… пшла! Ах, я
несчастный, – чуть не зарыдал я. – И правда, куда я годен? Даже поля от ворон
уберечь не могу".
При всем своем нахальстве, эта ворона была, по-видимому, добрая птица, –
продолжал Страшила. – Ей стало меня жаль. "А ты не печалься так! – хрипло
сказала она мне. – Если бы у тебя были мозги в голове, ты был бы как все люди!
Мозги – единственная стоящая вещь у вороны… И у человека!" Вот так-то я и узнал,
что у людей бывают мозги, а у меня их нет. Я весело закричал: "эй-гей-гей-го! Да
здравствуют мозги! Я себе обязательно их раздобуду!" Но ворона очень капризная
птица, и сразу охладила мою радость. "Кагги-карр!… – захохотала она. – Коли нет
мозгов, так и не будет! Карр-карр!…" И она улетела, а вскоре пришли вы с
Тотошкой, – закончил Страшила свой рассказ. – Вот теперь, Элли, скажи: можешь ты
дать мне мозги?
– Нет, что ты! Это может сделать разве только Гудвин в Изумрудном городе. Я
как раз сама иду к нему просить, чтобы он вернул меня в Канзас, к папе и маме.
– А где это Изумрудный город и кто такой Гудвин?
– Разве ты не знаешь?
– Нет, – печально ответил Страшила.
– Я ничего не знаю. Ты ты же видишь, я
набит соломой и у меня совсем нет мозгов.
– Ох, как мне тебя жалко! – вздохнула девочка.
– Спасибо! А если я пойду с тобой в Изумрудный город, Гудвин обязательно даст
мне мозги?
– Не знаю. Но если великий Гудвин и не даст тебе мозгов, хуже не будет, чем
теперь.
– Это верно, – сказал Страшила. – Видишь ли, – доверчиво продолжал он, – меня
нельзя ранить, так как я набит соломой. Ты можешь насквозь проткнуть меня иглой,
и мне не будет больно. Но я не хочу, чтобы люди называли меня глупцом, а разве
без мозгов чему-нибудь научишься?
– Бедный! – сказала Элли. – Пойдем с нами! Я попрошу Гудвина помочь тебе.
– Спасибо! – ответил Страшила и снова раскланялся.
Право, для чучела, прожившего на свете один только день, он был удивительно
вежлив.
Девочка помогла Страшиле сделать первые два шага, и они вместе пошли в
Изумрудный город по дороге, вымощенной желтым кирпичом.
Сначала Тотошке не нравился новый спутник. Он бегал вокруг чучела и обнюхивал
его, считая, что в соломе внутри кафтана есть мышиное гнездо. Он недружелюбно
лаял на Страшилу и делал вид, что хочет его укусить.
– Не бойся Тотошки, – сказала Элли. – Он не укусит тебя.
– Да я и не боюсь! Разве можно укусить солому? Дай я понесу твою корзинку.
Мне это нетрудно: я ведь не могу уставать. Скажу тебе по секрету, – прошептал он
на ухо девочке своим хрипловатым голосом, – есть только одна вещь на свете,
которой я боюсь.
– О! – воскликнула Элли. – Что же это такое? Мышь?
– Нет! Горящая спичка!!!
Через несколько часов дорога стала неровной. Страшила часто спотыкался.
Попадались ямы. Тотошка перепрыгивал через них, а Элли обходила кругом. Но
Страшила шел прямо, падал и растягивался во всю длину. Он не ушибался. Элли
брала его за руку, поднимала, и Страшила шагал дальше, смеясь над своей
неловкостью.
Потом Элли подобрала у края дороги толстую ветку и предложила ее Страшиле
вместо трости. Тогда дело пошло лучше, и походка Страшилы стала тверже.
Домики попадались все реже, плодовые деревья совсем исчезли. Страна
становилась малонаселенной и угрюмой.
Путники уселись у ручейка. Элли достала хлеб и предложила кусочек Страшиле,
но он вежливо отказался.
– Я никогда не хочу есть. И это очень удобно для меня.
Элли не настаивала и отдала кусок Тотошке; песик жадно проглотил его и стал
на задние лапки, прося еще.
– Расскажи мне о себе, Элли, о своей стране, – попросил Страшила.
Элли долго рассказывала о широкой канзасской степи, где летом все так серо и
пыльно и все совершенно не такое, как в этой удивительной стране Гудвина.
Страшила слушал внимательно.
– Я не понимаю, почему ты хочешь вернуться в свой сухой и пыльный Канзас.
– Ты потому не понимаешь, что у тебя нет мозгов, – горячо ответила девочка. –
Дома всегда лучше!
Страшила лукаво улыбнулся.
– Солома, которой я набит, выросла на поле, кафтан сделал портной, сапоги
сшил сапожник. Где же мой дом? На поле, у портного или у сапожника?
Элли растерялась и не знала что ответить.
Несколько минут она сидела молча.
– Может быть, теперь ты мне расскажешь что-нибудь? – спросила девочка.