Сэтимипривычнымимыслямишелядальшепомокрому
асфальту,черезодинизнаиболеетихихи старых кварталов
города. Напротив, на другой сторонеулицы,стоялавтемноте
стараясераякаменнаястена,накоторуюявсегдалюбил
смотреть, такая старая, она всегда такбеспечностояламежду
маленькойцерковью и старой больницей20, днем взгляд мой часто
отдыхал на ее неровной плоскости, ведь мало былотакихтихих,
славных,молчащихплоскостейвцентре города, где на каждом
квадратном метре выкрикивали свои имена то магазин, то адвокат,
то изобретатель,товрач,тоцирюльникилимозольныхдел
мастер.Старая эта стена и сейчас пребывала, я видел, в тишине
и покое, но что-то в нейвсе-такиизменилось,ярастерялся,
когдавдругувиделвсерединееекрасивыеворотцасо
стрельчатым сводом, потому что немогсказать,былилиони
здесьвсегдаили появились теперь. Вид у них был, несомненно,
старый-престарый; наверно,ужемноговековтомуназадэти
запертыеворотцастемнойдеревяннойстворкойвелив
какой-нибудь сонный монастырский двор, да исегодня,наверно,
велитудаже,хотяотмонастыряничегонеосталось,и,
вероятно, я их сотни раз видел, нопростонезамечал,может
быть,их покрасили заново, и потому они бросились мне в глаза.
Во всяком случае, я остановился и внимательно поглядел туда, но
не перешел на ту сторону, очень уж раскисла мокрая мостовая;я
стоял на тротуаре и только глядел туда,
былоужеоченьтемно,имнепоказалось,чтоворота
украшены венком или чем-то пестрым. И, присмотревшисьполучше,
яувиделнадворотамисветлуювывеску, на которой, так мне
показалось, было что-то написано. Я напрягзрениеивконце
концов, несмотря на грязь и на лужи, перешел на ту сторону. Тут
яувиделнадворотами,насеро-зеленойот старости стене,
тускло освещенное пятно, по нему быстро бежалипестрыебуквы,
онисразужеисчезали, возвращались и вновь рассеивались. Ну
вот, подумал я, теперь и эту старуюславнуюстенуиспоганили
световойрекламой!Междутемяразобралнесколько
промелькнувшихслов,прочестьихбылотрудно,приходилось
большедогадываться,буквыпоявлялисьнеравномерно,очень
бледные и чахлые, и очень скорогасли.Человек,собиравшийся
сделатьнаэтомдельце, умением не отличался, он был Степной
волк, бедняга; почему он пустил свои буквы сюда, на этустену,
всамомтемном закоулке старого города, в это время суток, да
еще в дождь, когда здесь никто не ходит,ипочемуонитакие
летучие, такие воздушные, такие причудливые и неразборчивые? Но
вотнаконец-томнеудалосьпоймать несколько слов подряд, а
именно:
Магический театр21
Вход не для всех
-- не для всех
Я попыталсяотворитьворота,тяжелаястараяручкане
поддавалась,как я ни нажимал на нее.
Игра букв кончилась, она
прекратилась внезапно, с грустью поняв свою тщетность. Я сделал
несколько шагов назад, влез всамуюгрязь,буквыбольшене
появлялись,играихугасла, я долго стоял в грязи и ждал, но
напрасно.
И вдруг, когда я перестал ждать и уже вернулся на тротуар,
передо мной, отражаясь в асфальте, мигнуло несколько букв.
Я прочел:
Только -- - для -- - сума -- - сшедших!
Япромочилногиизамерз,ноещедолгопростоялв
ожидании. Ничего больше. И когда я все еще стоял и думал о том,
как красиво мелькают блуждающие огоньки пестрых букв на влажной
стене и в черном блеске асфальта, ко мне вдруг вернулся отрывок
измоихпрежнихмыслей--сравнениесзолотым светящимся
следом, который вдруг теряется вдалеке.
Я замерз и пошел дальше, мечтая об этом следе,тоскуяпо
воротам в волшебный театр, открытый только для сумасшедших. Тем
временемявышелврайонрынка,гдене было недостатка в
вечерних развлечениях, на каждомшагуздесьвиселиафишии
зазывали надписи: женская хоровая капелла -- варьете -- кино --
танцы,новсеэто было не для меня, это было для "всех", для
нормальных людей, которые и в самом деле везде,какявидел,
толпамивалиливподъезды.Ивсежемоягрустьнемного
рассеялась, до меня все-такидошелприветиздругогомира,
плясканесколькихцветныхбуквигралав моей душе и задела
сокровенные струны, золотой след опять замерцал.
Я отыскал допотопный кабачок, где со времен первогомоего
приездавэтот город, лет двадцать пять тому назад, ничего не
изменилось, и хозяйка, еще прежняя, и многие из нынешних гостей
сидели здесь и тогда на тех же местах, за теми же стаканами.Я
зашелвэтоскромноезаведение,здесьбылоубежище.
Всего-навсего,правда,такоеже,какналестницеперед
араукарией,здесьтоже я не находил ни родины, ни общества, а
находил лишь, как зритель, тихое место перед сценой, гдечужие
людииграличужиепьесы,нодаже и это тихое место чего-то
стоило: ни многолюдья,нигама,нимузыки,лишьнесколько
спокойныхобывателейза непокрытыми деревянными столиками (ни
мрамора, ни эмалированного металла, ни плюша, ни меди), и перед
каждым -- вечернийнапиток,хорошее,добротноевино.Может
быть, эти несколько завсегдатаев со сплошь знакомыми мне лицами
были самые настоящие филистеры, и дома у них, в их филистерских
квартирах,стояли скучные домашние алтари перед тупыми идолами
довольства,аможетбыть,онибыли,какя,одинокими,
сбившимися с пути забулдыгами, тихо и задумчиво топящими в вине
своиобанкротившиесяидеалы,такимижестепнымиволками и
беднягами, как я; этого я не знал. Каждого из нихтянуласюда
какая-тоностальгия,какая-торазочарованность,какая-то
потребность взамене,женатыйискалздесьатмосферысвоей
холостяцкой поры, старый чиновник -- отзвука своих студенческих
лет,все они были довольно молчаливы, и все пили, предпочитая,
как я,сидетьзабутылкойэльзасского,чемпередженской
хоровойкапеллой.