Я неторопливо направился к дому, подняв воротник пальтои
упираятростьвмокрую мостовую. Как бы медленно я ни шагал,
все равно слишком скоро я сидел бы всвоеймансарде,вэтих
мнимородныхстенах,которых не любил, но без которых не мог
обойтись, ибопрошливремена,когдамненичегонестоило
прошататьсязимойвсюночьподдождем.Что ж, так и быть,
ничто, решил я, не испортит мне хорошего вечернегонастроения,
нидождь,ни подагра, ни араукария, и пусть не было камерного
оркестраинепредвиделосьникакогоодинокогодругасо
скрипкой,тадивная мелодия все-таки звучала во мне, и я мог,
напевая вполголоса с ритмичными передышками, приблизительноее
воспроизвести.Язадумчиво шагал дальше. Нет, свет не сошелся
клином ни на камерноймузыке,нинадруге,исмешнобыло
изводитьсебябессильнойтоской по теплу. Одиночество -- это
независимость, его я хотел и его добился задолгиегоды.Оно
былохолодным,кактохолодноетихоепространство,где
вращаются звезды.
Когда я проходил мимо какого-то ресторанастанцевальной
площадкой,меня обдало лихорадочной джазовой музыкой, грубой и
жаркой, как пар от сырого мяса. Я на минуту остановился; как ни
сторонился я музыки этогорода,онавсегдапривлекаламеня
каким-то тайным очарованием. Джаз был мне противен, но он был в
десятьразмилеймне, чем вся нынешняя академическая музыка,
своейвеселой,грубойдикостьюонглубокозадевалимои
инстинкты, он дышал честной, наивной чувственностью.
Минутуяпостоял, принюхиваясь к кровавой, пронзительной
музыке, злобно и жадно вбирая в себя атмосферунаполненныхею
залов.Однаполовинаэтоймузыки, лирическая, была слащава,
приторна,насквозьсентиментальна,другаяполовинабыла
неистова,своенравна,энергична, однако обе половины наивно и
мирно соединялись и давали витогенечтоцельное.Этобыла
музыкагибели28, подобная музыка существовала, наверно, в Риме
времен последних императоров. Конечно,всравнениисБахом,
Моцартоминастоящеймузыкой,онабыласвинством--но
свинством были все наше искусство, все наше мышление, всянаша
мнимаякультура,еслисравнивать их с настоящей культурой. А
музыкаэтаимелапреимуществобольшойоткровенности,
простодушно-милогонегритянства,ребяческойвеселости. В ней
было что-то от негра и что-то отамериканца,которыйунас,
европейцев,привсейсвоейсиле,оставляетвпечатление
мальчишеской свежести,ребячливости.СтанетлиЕвропатоже
такой? Идет ли она уже к этому? Не были ли мы, старые знатоки и
почитателипрежнейЕвропы,прежней настоящей музыки, прежней
настоящей поэзии, не былилимыпростоглупымменьшинством
заумныхневротиков,которых завтра забудут и высмеют? Не было
ли то, что мы называем "культурой", духом, душой,небылоли
то,что мы называем прекрасным и священным, лишь призраком, не
умерло ли давно то, что только нам,горсткедураков,кажется
настоящимиживым?Можетбыть,оновообще никогда не было
настоящим и живым? Может быть, то, о чем хлопочеммы,дураки,
было и всегда чем-то несбыточным?
Старыйкварталгорода принял меня в свои стены, умершая,
нереальная, стояла среди серой мглы маленькая церковь.
СтанетлиЕвропатоже
такой? Идет ли она уже к этому? Не были ли мы, старые знатоки и
почитателипрежнейЕвропы,прежней настоящей музыки, прежней
настоящей поэзии, не былилимыпростоглупымменьшинством
заумныхневротиков,которых завтра забудут и высмеют? Не было
ли то, что мы называем "культурой", духом, душой,небылоли
то,что мы называем прекрасным и священным, лишь призраком, не
умерло ли давно то, что только нам,горсткедураков,кажется
настоящимиживым?Можетбыть,оновообще никогда не было
настоящим и живым? Может быть, то, о чем хлопочеммы,дураки,
было и всегда чем-то несбыточным?
Старыйкварталгорода принял меня в свои стены, умершая,
нереальная, стояла среди серой мглы маленькая церковь. Вдругя
вспомнилвечернеепроисшествие, загадочные сводчатые воротца,
загадочную вывеску с глумливоплясавшимибуквами.Какиетам
былинадписи?"Входнедлявсех".Иеще:"Толькодля
сумасшедших". Яиспытующевзглянулнастаруюстену,тайно
желая,чтобыволшебствоначалосьснова,чтобынадпись
пригласила меня, сумасшедшего, а воротца пропустили меня.Там,
можетбыть,находилосьто,чегояжелал, там, может быть,
играли мою музыку?
Темная каменная стенагляделанаменяспокойносквозь
густойсумрак, замкнутая, глубоко погруженная в сон. И никаких
ворот, никаких сводов, только темная, тихая стена без проема. Я
с улыбкой пошел дальше, приветливо кивнув каменной кладке. "Спи
спокойно, стена, я не стану тебя будить. Придетвремя,иони
снесуттебяилиоблепяталчнымипризывамифирм, но ты еще
здесь, ты еще прекрасна, тиха и мила мне".
Вынырнув из черной пропасти переулка вплотную передо мной,
меня испугал какой-то прохожий, какой-то одинокий полуночникс
усталой походкой, в кепке и синей блузе. На плече он нес шест с
плакатом,ауживота,наремне,лоток,какиебываюту
ярмарочныхразносчиков.Усталошагаяпередомной,онне
оборачивался ко мне, а то бы я поздоровался с ним и угостил его
сигарой.Присвете ближайшего фонаря я попытался прочесть его
штандарт, его красный плакат нашесте,нототкачался,мне
ничегонеудалосьразобрать. Тогда я окликнул его и попросил
показать мнеплакат.Оностановилсяиподержалсвойшест
немного прямее, и я смог прочесть пляшущие, шатающиеся буквы:
Анархистский вечерний аттракцион!
Магический театр!
Вход не для вс...
-- Вас-тоя и искал, -- воскликнул я радостно. -- Что это
у вас за аттракцион? Где он будет? Когда?
Он уже снова шагал.
-- Не для всех, -- сказал он равнодушно,соннымголосом,
продолжая шагать. С него было довольно, ему хотелось домой.
-- Постойте,--крикнул я и побежал за ним.