Нет, мы говорим здесь о человеке ввысокомсмысле,о
целидолгогопутиочеловечения,оцарственномчеловеке, о
бессмертных. Гениальность -- явление не столь редкое,какэто
нам порой кажется, хотя и не такое частое, как считают историки
литератур,историкистран,атем более газеты. Степной волк
Гарри, на наш взгляд, достаточно гениален, чтобы осмелитьсяна
попыткуочеловечения,вместотогочтобы при любой трудности
жалобно ссылаться на своего глупого степного волка.
Если людитакихвозможностейперебиваютсяссылкамина
степного волка и на "ах, две души", то это столь же удивительно
иогорчительно,каки то, что они так часто питают трусливую
любовь к мещанству. Человеку, способному понять Будду, имеющему
представление о небесах ибезднахчеловечества,непристало
житьвмире, где правят здравый смысл, демократия и мещанская
образованность. Он живет в нем только из трусости, и когдаего
угнетаютразмерыэтогомира,когда тесная мещанская комната
делается ему слишком тесна, он сваливает все на"волка"ине
видит,чтоволк--лучшаяпорой его часть. Он называет все
дикое в себе волком и находит это злым,опасным,смещанской
точкизрения--страшным, и хотя он считает себя художником,
хотя убежден в тонкости своих чувств, ему невдомек, что,кроме
волка,заволком,внемживет и многое другое, и не все то
волк, что волком названо, и живут там еще и лиса, идракон,и
тигр, и обезьяна, и райская птичка. Ему невдомек, что весь этот
мир,весьэтотрайскийсад прелестных ц страшных, больших и
малых, сильных и слабых созданий точно так же подавлен и взят в
плен сказкой о волке, как подавлен в нем, вГарри,ивзятв
плен мещанином, ложным человеком, подлинный человек.
Представьтесебе сад с сотнями видов деревьев, с тысячами
видов цветов, с сотнями видов плодов,ссотнямивидовтрав.
Еслисадовникэтогосаданезнаетникакихботанических
различий, кроме "съедобно" и "сорняк", то от девяти десятых его
сада ему никакого толку не будет,онвырветсамыеволшебные
цветы,срубитблагороднейшиедеревьяили,по крайней мере,
возненавидит их и станет косо на них смотреть. Так поступаети
Степнойволк с тысячами цветов своей души. Что не подходит под
рубрики "человек" или "волк", того он просто не видит.Ачего
онтольконепричисляетк"человеку"!Всетрусливое, все
напускное, все глупое и мелочное, поскольку оно неволчье,он
причисляетк"человеку",авсесильное и благородное, лишь
потому, чтоещенесталсамсебегосподином,приписывает
волчьему своему началу.
Мы прощаемся с Гарри, мы предоставляем ему идти дальше его
путем одному. Если бы он уже был с бессмертными, если бы он уже
был там,куда,кажется,направленеготяжкийпуть,как
удивленно взглянул бы он на эти изгибы, на этотсмятенный,на
этотнерешительныйзигзагсвоего пути, как ободрительно, как
порицающе, как сочувственно, как весело улыбнулся быонэтому
Степному волку!
Дочитавдо конца, я вспомнил, что несколько недель назад,
как-то ночью, я написал странное стихотворение, гдеречьтоже
шлаоСтепномволке.
Если бы он уже был с бессмертными, если бы он уже
был там,куда,кажется,направленеготяжкийпуть,как
удивленно взглянул бы он на эти изгибы, на этотсмятенный,на
этотнерешительныйзигзагсвоего пути, как ободрительно, как
порицающе, как сочувственно, как весело улыбнулся быонэтому
Степному волку!
Дочитавдо конца, я вспомнил, что несколько недель назад,
как-то ночью, я написал странное стихотворение, гдеречьтоже
шлаоСтепномволке.Яперерылкучубумаг в своем битком
набитом письменном столе, нашел этот листок и прочел:
Мир лежит в глубоком снегу.
Ворон на ветке бьет крылами,
Я, Степной волк, все бегу и бегу,
Но не вижу нигде ни зайца, ни лани!
Нигде ни одной -- куда ни глянь.
А я бы сил не жалел в погоне,
Я взял бы в зубы ее, в ладони,
Это ведь любовь моя -- лань.
Я бы в нежный кострец вонзил клыки,
Я бы кровь прелестницы вылакал жадно,
А потом бы опять всю ночь от тоски,
От одиночества выл надсадно.
Даже зайчишка -- и то бы не худо.
Ночью приятно парного поесть мясца.
Ужели теперь никакой ниоткуда
Мне не дождаться поживы и так и тянуть до конца?
Шерсть у меня поседела на старости лет,
Глаза притупились, добычи не вижу в тумане.
Милой супруги моей на свете давно уже нет,
А я все бегу и мечтаю о лани.
А я все бегу и о зайце мечтаю,
Снегом холодным горящую пасть охлаждаю,
Слышу, как свищет ветер, бегу, ищу --
К дьяволу бедную душу свою тащу.37
И вот у меня в руках было два моих портрета -- автопортрет
из рифмованных дольников, такой же печальный и тревожный, как я
сам, и портрет, написанный холодно и навидоченьобъективно
постороннимлицом,которое смотрит на меня со стороны, сверху
вниз, и знает больше, но все же и меньше, чем я сам. И обаэти
портретавместе,мои тоскливо запинающиеся стихи и умный этюд
неизвестного автора, причиняли мне боль, обаонибыливерны,
обарисовалибезприкрасмоебезотрадноебытие,оба ясно
показывали невыносимость и неустойчивость моего состояния. Этот
Степной волк должен былумереть,долженбылсобственноручно
покончитьсосвоейненавистнойжизнью-- или же должен был
переплавитьсявсмертельномогнеобновленнойсамооценки,
сорватьс себя маску и двинуться в путь к новому "я". Ах, этот
процесснебылмненовинезнаком,язналего,яуже
неоднократнопроходилчерезнего,каждыйразвовремена
предельного отчаянья. Каждый развходеэтойтяжелойломки
вдребезгиразбивалосьмоепрежнее"я", каждый раз глубинные
силы растормашивалииразрушалиего,каждыйразприэтом
какая-тозаповеднаяиособеннолюбимаячастьмоейжизни
изменяла мне и терялась.