Вмоейдорожнойаптечкеимелосьоднопревосходное
болеутоляющее средство, сильный препарат опиума, -- прибегать к
немуяпозволял себе очень редко, и моей воздержанности часто
хваталонанесколькомесяцев;оглушающееэтоснадобьея
принималтолькопринестерпимо мучительных физических болях.
Для самоубийства оно, к сожалению, не годилось, много лет назад
я убедилсявэтомнасобственномопыте.Однажды,впору
очередного отчаянья, я проглотил изрядную дозу этого препарата,
достаточную,чтобыубитьшестерых,но меня она не убила. Я,
правда, уснул и пролежал несколько часов в полномзабытьи,но
потом,кужасному своему разочарованию, проснулся от страшных
спазмов в желудке, извергнул с рвотой, не вполне придя всебя,
весьпринятыйяд и снова уснул, чтобы окончательно проснуться
лишь в середине следующегодня--отвратительнотрезвым,с
выжженным,пустыммозгом и почти начисто отшибленной памятью.
Никакихдругихпоследствий,кромепериодабессонницыи
изнурительных болей в желудке, отравление не имело.
Этосредство,стало быть, отпало. Но мое решение приняло
теперь вот какую форму: если дела мои снова пойдут так,чтоя
долженбудуприбегнутьксвоемуопиумномуснадобью,мне
разрешаетсязаменитьэтокороткоеизбавленьеизбавленьем
большим,смертью, причем смертью верной, надежной, от пули или
от лезвия бритвы. Теперь положениепрояснилось;ждатьсвоего
пятидесятилетия,как остроумно советовала брошюрка, надо было,
на мой взгляд, слишком уж долго, донегооставалосьещедва
года.Не важно, через год ли, через месяц ли или уже завтра --
дверь была открыта.
Не скажу, чтобы "решение" сильно изменило моюжизнь.Оно
сделаломенянемногоравнодушнеекнедомоганиям,немного
беззаботнее в употреблении опиума и вина, немного любопытнеек
пределутерпимого,только и всего. Сильнее действовали другие
впечатления того вечера.ТрактатоСтепномволкеяиногда
перечитывал,тосувлечениемиблагодарностью,словно
признавая, что какой-тоневидимыймагмудронаправляетмою
судьбу,тоснасмешливымпрезрениемктрезвости трактата,
который, казалосьмне,совершеннонепонималспецифической
напряженностимоей жизни. Все сказанное там о степных волках и
о самоубийцах, возможно,ибылоумноипрекрасно,ноэто
относилоськцелойкатегории,ктипукактаковому,было
талантливой абстракцией; а меня как личность, сутьмоейдуши,
моюособую,уникальную,частнуюсудьбутакой грубой сетью,
казалось мне, уловить нельзя.
Глубже всего прочего занималаменятагаллюцинация,то
видениеуцерковнойстены, тот многообещающий анонс пляшущих
световых букв, который соответствовал намекам в трактате.
Глубже всего прочего занималаменятагаллюцинация,то
видениеуцерковнойстены, тот многообещающий анонс пляшущих
световых букв, который соответствовал намекам в трактате. Очень
уж многое тут обещалось мне, очень ужсильноразожглиголоса
тогоневедомогомирамоелюбопытство.Яцелымичасами
самозабвенно о них размышлял, и все яснее тогдаслышалосьмне
предостереженьетехнадписей:"Недлявсех!" и "Только для
сумасшедших!". Значит, я сумасшедший, значит,оченьдалекот
"всех",еслитеголосаменядостигли, если те миры со мной
заговаривают. Господи, да разве я давно не отдалилсяотжизни
всех,отбытияи мышленья нормальных людей, разве я давно не
отъединился от них, не сошел с ума? И все же в глубинедушия
прекраснопонималэтотребованиесумасшествия,этот призыв
отбросить разум, скованность, мещанские условностииотдаться
бурному, не знающему законов миру души, миру фантазии.
Однажды,сновабезуспешнопоискавна улицах и площадях
человека с плакатом и выжидательно пройдянесколькоразмимо
стенысневидимымиворотами,явстретилвпредместье св.
Мартина40 похороннуюпроцессию.Разглядываялицаскорбящих,
которые шагали за катафалком, я подумал: где в этом городе, где
вэтоммиреживетчеловек,чья смерть означала бы для меня
потерю? И где тот человек, для которогомоясмертьимелабы
хотькакое-то значение? Была, правда, Эрика, моя возлюбленная,
ну,конечно;номыдавножилиоченьразъединение,редко
виделисьбезвсякихссор,исейчасядаженезналее
местопребывания. Иногда она приезжала ко мне,илияездилк
ней,ипосколькумыобалюдиодинокиеи нелегкие, чем-то
родственные друг другу в душе ивболезнидуши,междунами
все-такисохранялась какая-то связь. Но не вздохнула ли бы она
с большим облегчением, узнав о моей смерти? Этогоянезнал,
какнезналничегои о надежности своих собственных чувств.
Надо жить в мире нормального и возможного, чтобы знать что-либо
о таких вещах.
Междутем,покакой-топрихоти,яприсоединилсяк
процессиииприплелсязаскорбящимиккладбищу,
архисовременному цементному кладбищускрематориемивсякой
техникой.Нонашего покойника не собирались сжигать, его гроб
опустили наземлюупростойямы,иясталнаблюдатьза
действиямисвященникаипрочихстервятников,служащих
похоронного бюро, которые пытались изобразить торжественность и
скорбь, но от смущенья, оттеатральностиифальшичрезмерно
усердствовалиидобивалисьскореекомическогоэффекта,я
смотрел, как трепыхалась на них черная униформа и как старались
они привести собравшихся в нужноенастроениеизаставитьих
преклонитьколенипередвеличиемсмерти.