Заспороммеждуобоими Гарри профессор был почти забыт;
вдруг он мне опять надоел, и я поспешил отделаться отнего.Я
долгогляделемувслед,когдаонудалялся по голой аллее,
добродушнойичутьсмешнойпоходкойидеалиста,походкой
верующего.Вдуше моей бушевала битва, и, машинально сгибая и
разгибая замерзшие пальцы в борьбе с притаившейсяподагрой,я
вынужденбыл признаться себе, что остался в дураках, что вот и
накликал приглашенье на ужин, к половине восьмого,обрексебя
наобменлюбезностями,ученуюболтовнюи созерцание чужого
семейного счастья. Разозлившись, я пошел домой, смещалводус
коньяком,запилсвои пилюли, лег на диван и попытался читать.
Когда мне наконецудалосьнемноговчитатьсяв"Путешествие
СофииизМемелявСаксонию",восхитительнуюбульварщину
восемнадцатого века, я вдруг вспомнил о приглашении,ичтоя
небрит,и что мне нужно одеться. Одному Богу известно, зачем я
это себе навязал! Итак,Гарри,вставай,бросайсвоюкнигу,
намыливайся,скреби до крови подбородок, одевайся и проникнись
расположением клюдям!И,намыливаясь,ядумалогрязной
глинистойяменакладбище,вкоторуюсегодняспустили на
веревках тогонезнакомца,иоперекошенныхусмешкойлицах
скучающихсохристиан и не смог даже посмеяться надо всем этим.
Там, угрязнойглинистойямы,подглупую,смущеннуюречь
проповедника,средиглупых,смущенныхфизиономий участников
похорон, при безотрадном зрелище всех этих крестов идосокиз
жестиимрамора,средивсехэтихискусственныхцветов из
проволоки и стекла, там, казалось мне, кончился нетолькотот
незнакомец,нетолько,завтраили послезавтра, кончусь и я,
зарытый, закопанный в грязь средисмущеньяилжиучастников
процедуры,нет, так кончалось все, вся наша культура, вся наша
вера, вся наша жизнерадостность, которая былаоченьбольнаи
скоротам тоже будет зарыта. Кладбищем был мир нашей культуры,
Иисус Христос и Сократ, Моцарт и Гайдн, Данте и Гете были здесь
лишь потускневшими именаминаржавеющихжестяныхдосках,а
кругомстоялисмущенныеи изолгавшиеся поминальщики, которые
много бы дали зато,чтобысноваповеритьвэтикогда-то
священныедляних жестяные скрижали или сказать хоть какое-то
честное, серьезное слово отчаянияискорбиобэтомушедшем
мире,анепростостоять у могилы со смущенной ухмылкой. От
злости я порезал себе подбородок в том же, что и всегда,месте
и прижег ранку квасцами, но все равно должен был сменить только
что надетый свежий воротничок, хотя совершенно не знал, зачем я
все это делаю, ибо не испытывал ни малейшего желания идти туда,
кудаменяпригласили.Но какая-то часть Гарри снова устроила
спектакль,назвалапрофессораславныммалым,захотела
человеческогозапаха,болтовни,общенья,вспомнила красивую
жену профессора, нашла мысль о вечере у гостеприимных хозяевв
общем-товдохновляющей,помогламненалепитьна подбородок
английский пластырь, помогла мне одеться и повязатьподобающий
галстук и мягко убедила меня поступиться истинным моим желанием
остатьсядома.
Но какая-то часть Гарри снова устроила
спектакль,назвалапрофессораславныммалым,захотела
человеческогозапаха,болтовни,общенья,вспомнила красивую
жену профессора, нашла мысль о вечере у гостеприимных хозяевв
общем-товдохновляющей,помогламненалепитьна подбородок
английский пластырь, помогла мне одеться и повязатьподобающий
галстук и мягко убедила меня поступиться истинным моим желанием
остатьсядома.Одновременноядумал:также, как я сейчас
одеваюсь и выхожу, иду к профессору и обмениваюсь снимболее
илименеелживымиучтивостями,посуществувсего этого не
желая, точно так поступает, живет и действует большинство людей
изо дня в день, час за часом, они вынужденно, по существу этого
не желая, наносят визиты, ведутбеседы,отсиживаютслужебные
часы,всегдапоневоле, машинально, нехотя, все это с таким же
успехом могло бы делаться машинами или вообщенеделаться;и
всяэта нескончаемая механика мешает им критически -- как я --
отнестись ксобственнойжизни,увидетьипочувствоватьее
глупостьи мелкость, ее мерзко ухмыляющуюся сомнительность, ее
безнадежную тоску и скуку. О, иониправы,люди,бесконечно
правы,чтотакживут,чтоиграютв свои игры и носятся со
своими ценностями, вместо того чтобы сопротивляться этой унылой
механике и с отчаяньем глядеть в пустоту, какя,свихнувшийся
человек.Еслияиногданаэтихстраницах презираю людей и
высмеиваю, то да не подумают, что я хочу свалить нанихвину,
обвинитьих, взвалить на других ответственность за свою личную
беду! Но я-то, я, зайдя так далеко и стоя накраюжизни,где
онапроваливается в бездонную темень, я поступаю несправедливо
и лгу, когда притворяюсь перед собой и перед другими, будто эта
механика продолжается и для меня, будто я тоже принадлежу еще к
этому милому ребяческому миру вечной игры!
Вечер и впрямь принял удивительный оборот42.Переддомом
своегознакомогоя на минуту остановился и взглянул вверх, на
окна. Вот здесь живет этот человек, подумал я, трудится годза
годом,читаетикомментируеттексты,ищетсвязеймежду
переднеазиатскимиииндийскимимифологиямиитемдоволен,
потомучтоверитвценностьсвоейработы,верит в науку,
которой служит, верит вценностьчистогознания,накопления
сведений,потому что верит в прогресс, в развитие. Войны он не
почувствовал,непочувствовал,какпотрясосновыпрежнего
мышленьяЭйнштейн(это,полагаетон,касаетсялишь
математиков), он не видит,каквокругнегоподготавливается
новаявойна,онсчитаетевреевикоммунистовдостойными
ненависти, он добрый, бездумный,довольныйребенок,многоо
себемнящий, ему можно лишь позавидовать. Я собрался с духом и
вошел, меня встретила горничная вбеломпереднике,благодаря
какому-то предчувствию я хорошо запомнил место, куда она убрала
моипальтоишляпу, горничная провела меня в теплую, светлую
комнату, попросила подождать, и вместотогочтобыпроизнести
молитву или соснуть, я из какого-то озорства взял в руки первый
попавшийсяпредмет.