Имоказаласькартинка в рамке с твердой
картонной подпоркой-клапаном, стоявшая накругломстоле.Это
былагравюра,и изображала она писателя Гете43, своенравного,
гениально причесанного старикаскрасивовылепленнымлицом,
где,какположено,былии знаменитый огненный глаз, и налет
слегка сглаженныхвельможностьюодиночестваитрагизма,на
которыехудожникзатратилособенно много усилий. Ему удалось
придать этому демоническому старцу, без ущерба для его глубины,
какое-тонетопрофессорское,нетоактерскоевыражение
сдержанностиидобропорядочности и сделать из него в общем-то
действительно красивого старого господина, способногоукрасить
любоймещанскийдом.Картинка эта, вероятно, была не глупей,
чем все картинки такого рода,чемвсеэтимилыеспасители,
апостолы,герои,титаныдухаигосударственныемужи,
изготовляемые прилежными ремесленниками,взвинтилаонаменя,
вероятно, лишь известной виртуозностью мастерства; как бы то ни
было,этотщеславное и самодовольное изображение старого Гете
сразу же резануло меня отвратительным диссонансом --аябыл
уже достаточно раздражен и настропален -- и показало мне, что я
попалнетуда.Здесьбылинаместекрасиво стилизованные
основоположникиинациональныезнаменитости,анестепные
волки.
Войдисейчасхозяиндома,мне,наверно,удалосьбы
ретироваться под каким-нибудь подходящимпредлогом.Новошла
егожена,ияпокорилсясудьбе,хотяи чуял недоброе. Мы
поздоровались, и запервымдиссонансомпоследовалиновыеи
новые.Онапоздравиламеняс тем, что я хорошо выгляжу, а я
прекрасно знал, как постарел я за годы, прошедшиепосленашей
последнейвстречи;ужевовремярукопожатьямне неприятно
напомнила об этом подагрическая боль впальцах.Апотомона
спросиламеня,какпоживаетмоямилая жена, и мне пришлось
сказать, что жена ушла от меня и нашбракраспался.Мыбыли
рады,что появился профессор. Он тоже приветствовал меня очень
тепло, и вся ложность, весь комизм этой ситуациивскоренашли
себедонельзяизящноевыражение.Вруках у профессора была
газета, подписчиком которой он состоял,органмилитаристской,
подстрекавшейквойне партии, и, пожав мне руку, он кивнул на
газетуисказал,чтовнейестьстатьяободноммоем
однофамильце,публицистеГаллере,--это,видно,какой-то
безродный негодяй, он потешался над кайзером и выразилмнение,
чтоего родина виновата в развязывании войны ничуть не меньше,
чем вражеские страны. Ну и тип, наверно! Но теперьонполучил
отповедь,редакциялихоотчитала этого прохвоста, заклеймила
позором. Мы, однако, перешли кдругойтеме,когдапрофессор
увидел,чтоэтаматериянеинтересует меня, и у хозяев и в
мыслях не было, что такое исчадие ада может сидеть передними,
аделообстоялоименнотак, этим исчадием ада был я.
Мы, однако, перешли кдругойтеме,когдапрофессор
увидел,чтоэтаматериянеинтересует меня, и у хозяев и в
мыслях не было, что такое исчадие ада может сидеть передними,
аделообстоялоименнотак, этим исчадием ада был я. Зачем,
право, поднимать шум и беспокоить людей! Я посмеялся просебя,
ноужепотерялнадежду на какие-либо приятные впечатления от
этого вечера. Я хорошо помню этот момент. Ведь какразвтот
момент,когда профессор заговорил об изменнике родины Галлере,
скверноечувствоподавленностииотчаяния,нараставшееи
усиливавшеесяво мне с похорон, сгустилось в страшную тяжесть,
в физически ощутимую (внизу живота)боль,вдавяще-тревожное
чувство рока. Что-то, я чувствовал, подстерегало меня, какая-то
опасность подкрадывалась ко мне сзади. К счастью, сообщили, что
ужинготов.Мыперешливстоловую,и,то и дело стараясь
сказать или спросить что-нибудь безобидное, я съел больше,чем
привыксъедать,ичувствовалсебяскаждойминутойвсе
отвратительнее. Боже мой, думалявсевремя,зачеммытак
напрягаемся?Я ясно чувствовал, что и моим хозяевам было не по
себе и что их живость стоила им труда,толиоттого,чтоя
действовалнанихсковывающе,толииз-закакого-то
неблагополучия в доме. Они спрашивали меня все отакихвещах,
чтоотвечатьоткровенноникакнельзябыло, вскоре я совсем
запутался во лжи и боролсясотвращеньемприкаждомслове.
Наконец,чтобыотвлечьих,я стал рассказывать о похоронах,
свидетелем которых сегодня был. Но я не нашел верного тона, мои
потуги на юмор действовали удручающе, мы расходилисьвразные
сторонывсебольшеибольше,вомне смеялся, оскаливаясь,
степной волк, и за десертом все трое больше помалкивали.
Мы вернулись в ту первуюкомнату,чтобывыпитькофеи
водки,можетбыть,этонемногонам помогло бы. Но тут царь
поэтов снова попался мне наглаза,хотяегоужеубралина
комод.Оннедавалмнепокоя,и,прекраснослыша в себе
предостерегающие голоса, я снова взял его в руки и начал сним
объясняться.Ябылпрямо-такиодержимчувством,чтоэта
ситуация невыносима, что я должен сейчас либо отогреть и увлечь
хозяев, настроить их на свой тон, либо довести дело и вовседо
взрыва.
-- Будемнадеяться,--сказаля,--чтоуГетев
действительностибылнетакойвид!Этотщеславие,эта
благороднаяпоза,это достоинство, кокетничающее с уважаемыми
зрителями,этотмирпрелестнейшейсентиментальностипод
покровоммужественности!Можно,разумеется,оченьего
недолюбливать, я тоже часто оченьнедолюбливаюэтогостарого
зазнайку, но изображать его так -- нет, это уж чересчур.
Разливкофесглубокимстраданиемналице,хозяйка
поспешилавыйтиизкомнаты,иеемуж
полусмущенно-полуукоризненносказал мне, что этот портрет Гете
принадлежит его жене и что она его особенно любит.