Взглянув
нанезнакомку,я нашел было, что она похожа на Розу Крейслер,
первую девушку, в которую я когда-то, мальчишкой, влюбился,но
табыласмугла и темноволоса. Нет, я не знал, кого напоминала
мне незнакомка, я знал только, что это воспоминаниеотносилось
к очень ранней юности, к отрочеству.
-- Погоди,--воскликнулаона, -- погоди! Значит, ты не
умеешь танцевать? Вообще не умеешь? Даже уанстеп? И при этом ты
утверждаешь, что невестькакзаботилсяожизни?Датыже
соврал.Ай-ай-ай,втвоемвозрасте пора бы не врать. Как ты
смеешь говорить, что заботился о жизни, если дажетанцевать-то
не хочешь?
-- А если я не умею! Я этому никогда не учился.
Она засмеялась.
-- Новедьчитать и писать ты учился, правда, и считать,
и, наверно, учил еще латынь и французский и всетакоепрочее?
Спорю,чтотыдесятьили двенадцать лет просидел в школе, а
потом еще, пожалуй, учился в университете и даже,можетбыть,
именуешьсядоктором и знаешь китайский или испанский. Или нет?
Ну, вот. Но самой малости времени и денег нанесколькоуроков
танцев у тебя не нашлось! Эх, ты!
-- Этоиз-замоихродителей,--оправдалсяя, -- они
заставляли меня учить латынь и греческийитомуподобное.А
учиться танцевать они мне не велели, у нас это не было принято,
сами родители никогда не танцевали.
Она посмотрела на меня очень холодно, с полным презреньем,
и что-товлицеееснованапомнило мне времена моей ранней
юности.
-- Вот как, виноваты,значит,твоиродители!Атыих
спросил,можноли тебе сегодня вечером пойти в "Черный орел"?
Спросил? Они уже давно умерли, говоришь? Ах, вот оно что!Если
тыиз чистого послушания не стал в юности учиться танцевать --
нучтож!Хотянедумаю,чтотыбылтогдатакимуж
пай-мальчиком. Но потом -- что же ты делал потом, все эти годы?
-- Ах,самнезнаю,--признался я. -- Был студентом,
музицировал, читал книги, писал книги, путешествовал...
-- Странные же у тебя представления о жизни!Ты,значит,
всегда занимался трудными и сложными делами, а простым так и не
научился?Небыловремени?Небыло охоты? Ну, что ж, слава
Богу, я не твоя мать. Но потом делать вид, что ты изведал жизнь
и ничего в ней не нашел, -- нет, это никуда не годится!
-- Не бранитесь! -- попросиля.--Яжезнаю,чтоя
сумасшедший.
-- Дану,не морочь мне голову! Ты вовсе не сумасшедший,
господин профессор, по мне ты даже слишкомнесумасшедший!Ты,
мнекажется,как-топо-глупомурассудителен,совсем
по-профессорски.Скушай-каещебутерброд!Потомрасскажешь
дальше.
Онаопятьдобыламнебутерброд, посолила его, помазала
горчицей, отрезала кусочек себе и велела мне есть. Я стал есть.
Я стал есть.
Я согласен был сделать все, что она нивелелабы,тольконе
танцевать.Былонеимоверноприятно слушаться кого-то, сидеть
рядом с кем-то, кто расспрашивал тебя, приказывал тебе,бранил
тебя.Еслибынесколькочасовназад профессор или его жена
делали именно это, ябылбыотмногогоизбавлен.Нонет,
хорошо, что так вышло, а то бы я многое потерял!
-- Как, собственно, зовут тебя? -- спросила она вдруг.
-- Гарри.
-- Гарри?Мальчишескоеимя!Атыиправда мальчишка,
Гарри, несмотря на седину в волосах.Тымальчишка,икто-то
должензатобой присматривать. О танцах уж помолчу. Но как ты
причесан! Неужели у тебя нет жены, нет возлюбленной?
-- Жены у меня уже нет, мы разошлись.Возлюбленнаяесть,
но живет она не здесь, я вижу ее редко, мы не очень-то ладим.
Она тихонько свистнула сквозь зубы.
-- Ты, видимо, довольно трудный господин, если все бросают
тебя.Носкажитеперь,чтоособенногослучилосьсегодня
вечером,почемутыметалсясамнесвой?Поссорилсяс
кем-нибудь? Проиграл деньги?
Объяснить это было трудно.
-- Видители,--начал я, -- все вышло в общем-то из-за
пустяка. Меня пригласили к одномупрофессору,самя,кстати
сказать,не профессор, -- а мне, в сущности, не следовало туда
ходить, я отвык сидеть в гостяхиболтать,яразучилсяэто
делать.Даивдом-тояужевошел с чувством, что ничего
путного не получится. Только я повесилшляпу,какужесразу
подумал,что,наверно, она мне скоро понадобится. Ну вот, а у
этого профессора,значит,стояланастолетакаякартинка,
глупая картинка, и она меня разозлила...
-- Чтозакартинка?Почемуразозлила?-- прервала она
меня.
-- Ну, картинка, изображавшаяГете,~знаете,писателя
Гете.Но на ней он был не такой, как на самом деле -- впрочем,
точно это вообще неизвестно, онумерстолетназад.Просто
какой-тосовременныйхудожникподогналГетексвоему
представлению о нем, и эта картинка разозлила меня,показалась
мне мерзкой -- не знаю, понятно ли вам это?
-- Очень даже понятно, не беспокойся. Дальше!
-- Яуже и до этого был несогласен с профессором; он, как
почти все профессора, большой патриот и вовремявойнывовсю
помогалврать народу -- от чистого сердца, конечно. А я против
войны. Ну да ладно. Значит, дальше. Мнеиглядеть-тонаэту
картинку не надо было...
-- И правда, не надо было.
-- Но,во-первых,мне стало жаль Гете, ведь я его очень,
очень люблю, акрометого,мневдругподумалось...ну,я
подумалилипочувствовалчто-товроде того, что вот, мол, я
сижу у людей, которых считаю своими и о которых думал, чтоони
любят Гете, как я, и видят его примерно таким же, как вижу я, а
унихстоитэтапошлая,лживая,приторная картинка, и они
находят ее великолепной, не замечая даже, что ее дух --прямая
противоположностьдуху Гете.