Что он человек умственно-книжный и
не имеет никакого практического занятия, выяснилось вскоре.Он
всегдазалеживалсявпостели,частовставалчутьли не в
полдень ипроделывалвхалатенесколькошагов,отделявших
маленькуюспальнюотегогостиной.Эта гостиная, большая и
приятная мансарда с двумяокнами,ужечерезнесколькодней
приобреладругой вид, чем при прежних жильцах. Она наполнилась
-- и со временемнаполняласьвсебольше.Вешалиськартины,
прикалывалиськстенам рисунки, иногда вырезанные из журналов
иллюстрации, которые часто менялись. Южныйпейзаж,фотографии
немецкогопровинциальногогородка,видимородиныГаллера,
висели здесь вперемешку с яркими,светящимисяакварелями4,о
которых мы лишь впоследствии узнали, что они написаны им самим.
Затемфотографиякрасивоймолодойженщины или девушки. Одно
времянастеневиселсиамскийБудда,смененныйсперва
репродукцией"Ночи"Микеланджело5,а потом портретом Махатмы
Ганди6. Книги заполняли не только большой книжныйшкаф,нои
лежалиповсюдунастолах,накрасивом старом секретере, на
диване, на стульях, наполу,книгисбумажнымизакладками,
постоянноменявшимися.Книги непрестанно прибавлялись, ибо он
не только приносил целые кипы из библиотек, но и получал весьма
часто бандероли по почте. Человек, который жил в этойкомнате,
могбытьученым. Такому впечатлению соответствовал и сигарный
дым, всездесьокутывавший,иразбросанныеповсюдуокурки
сигар, и пепельницы. Однако изрядная часть книг была не ученого
содержания,подавляющеебольшинствосоставлялисочинения
писателей всех времен и народов. Одно время на диване,гдеон
часто проводил лежа целые дни, валялись все шесть толстых томов
сочиненияподназванием"ПутешествиеСофииизМемеляв
Саксонию"7 -- конца восемнадцатого века. Зачитанный видбылу
полных собраний сочинений Гете и Жана Поля8, а также Новалиса9,
Лессинга,ЯкобииЛихтенберга10.Внесколькихтомах
Достоевского11 густоторчалиисписанныелистки.Набольшом
столе, среди книг и рукописей, часто стоял букет цветов, там же
пребывалиэтюдникс акварельными красками, всегда, впрочем,
покрытый пылью, рядом с ним -- пепельницы и, не стануобэтом
умалчивать,всевозможныебутылкиснапитками.В оплетенной
соломой бутылке было обычно красное вино,котороеонбралв
лавочкепоблизости, иногда появлялась бутылка бургундского или
малаги, а толстая бутылкасвишневойналивкойбыла,какя
видел,закороткийсрок почти опорожнена, но потом исчезла в
каком-то углу и пылилась без дальнейшего убыванияостатка.Не
стануоправдыватьсвоегошпионстваичестно признаюсь, что
первое время всеэтиприметыхотьинаполненнойдуховными
интересами,новсеже довольно-таки беспутной и разболтанной
жизни вызывали у меняотвращениеинедоверие.
Янетолько
человекбюргерскойразмеренности в быту, я к тому же не пью и
не курю, и эти бутылки в комнате Галлера не понравились мне еще
больше, чем прочий живописный беспорядок.
Так же, каквотношенииснаиработы,незнакомецне
соблюдалрешительноникакого режима в еде и питье. В иные дни
он вообще не выходил из дому инеподкреплялсяничем,кроме
утреннегокофе,единственнымпоройостаткомеготрапезы,
который находила тетка, оказывалась брошенная кожура от банана,
зато в другиеднионелвресторанах,иногдавхороших,
изысканных,иногдав какой-нибудь харчевне на окраине города.
Крепким здоровьем он, видимо, не обладал; кромескованностив
ногах,которымион часто с явным трудом преодолевал лестницы,
его мучили, видимо, идругиенедуги,икак-тоонвскользь
заметил, что уже много лет не знает ни нормального пищеварения,
нинормальногосна.Я приписал это прежде всего тому, что он
пил. Позднее, когда я захаживал с ним в одну из его рестораций,
мне доводилось наблюдать, как он быстро и своенравнопропускал
рюмку-другую, но по-настоящему пьяным ни я, ни еще кто-либо его
ни разу не видел.
Никогданезабудунашей первой более личной встречи. Мы
были знакомы лишьшапочно,какбываютзнакомымеждусобой
соседи,живущиев одном доме. Однажды вечером, возвращаясь из
конторы,я,ксвоемуудивлению,засталгосподинаГаллера
сидящимналестничной площадке между вторым и третьим этажом.
Он сидел на верхней ступеньке иподвинулсявсторону,чтобы
меняпропустить. Я спросил его, не чувствует ли он себя плохо,
и предложил ему проводить его до самого верха.
Галлер посмотрел на меня, и японял,чтовывелегоиз
какого-тосонногосостояния.Онмедленноулыбнулсясвоей
красивой и грустной улыбкой, которойтакчастонадрывалмне
сердце,апотомпригласилменясестьрядомсним.Я
поблагодарил и сказал, что не привык сидеть налестницеперед
чужими квартирами.
-- Ахда,-- сказал он и улыбнулся еще раз. -- Вы правы.
Но погодите минутку, я покажу вам, почему я здесь присел.
Тут он указал на площадку перед квартиройвторогоэтажа,
гдежилаоднавдова.Накрошечномпятачкепаркетамежду
лестницей, окном и застекленной дверью стоялустенывысокий
шкаф красного дерева со старинными оловянными украшениями, а на
полупередшкафом,вбольшихгоршкахнадвухнизких
подставочках, стояли два растения, азалия и араукария. Растения
выглядели красиво и содержались всегда безупречно опрятно,что
я уже с удовольствием отмечал.
-- Видите,--продолжалГаллер,--этаплощадочкас
араукарией, здесь такой дивный запах, что я часто прямо-таки не
в силах пройти мимо, не помешкав минутку. У вашей тетушкитоже
все благоухает и царят порядок и чистота, но эта вот площадочка
с араукарией -- она так сверкающе чиста, так вытерта, натерта и
вымыта,такнеприкосновенноопрятна,чтопросто сияет.