Потом,однако,сразупоследовалановаятяжелая
депрессия, он по целым дням оставался впостели,непринимая
никакойпищи,икакраз на ту полосу пришлась бурная, можно
сказать, грубая ссора сеговновьпоявившейсявозлюбленной,
ссора,котораявсколыхнулавесьдоми за которую Галлер на
следующий день просил прощения у моей тетки.
Нет, я убежден, что он не покончил с собой. Он еще жив, он
где-нибудь ходит усталымисвоиминогамиполестницамчужих
домов,разглядываетгде-нибудь сверкающие паркеты и ухоженные
араукарии, просиживает дни в библиотеках, а ночи в кабакахили
валяется на диване, который взял напрокат, слышит, как живут за
окнамилюдиимир,знает,чтоонотрезанотних, но не
накладывает на себя руки, ибо остаток веры твердит ему, чтоон
должениспитьдушою до дна эту боль, эту страшную боль, и что
умереть он должен от этой боли. Я частоонемдумаю,онне
облегчилмнежизнь, не был способен поддержать и утвердить во
мне силу и радость, о нет, напротив! Но я не он, ияживуне
егожизнью,асвоей,маленькой,мещанской, но безопасной и
наполненной обязанностями. И мы вспоминаем онемсмирными
дружескимчувством, я и моя тетушка, которая могла бы поведать
о нем больше, чем я, но это останется скрыто в ее доброй душе.
ЧтокасаетсязаписокГаллера,этихстранных,отчасти
болезненных, отчасти прекрасных и глубокомысленных фантазий, то
должен сказать, что, попадись мне эти листки случайно и не знай
яихавтора,ябыих, конечно, с негодованием выбросил. Но
благодаря знакомству с Галлером я смог их отчасти понять,даже
одобрить. Я бы поостерегся открывать их другим, если бы видел в
нихлишьпатологическиефантазиикакого-тоодиночки,
несчастного душевнобольного. Но я вижувнихнечтобольшее,
документэпохи, ибо душевная болезнь Галлера -- это мне теперь
ясно -- не выверты какого-то одиночки, а болезньсамойэпохи,
невроз того поколения, к которому принадлежит Галлер, и похоже,
чтоневрозомэтимохваченыне только слабые и неполноценные
индивидуумы, отнюдь нет, а как раз сильные,наиболееумныеи
одаренные.
Нижеследующиезаписи--не важно, в какой мере основаны
они на реальных событиях, -- попытка преодолеть большую болезнь
эпохи не обходнымманевром,неприукрашиванием,апопыткой
сделатьсамуюэтуболезньобъектомизображения.Они
представляют собой, в полном смыслеслова,сошествиевхаос
помраченнойдуши16,предпринятоес твердым намерением пройти
через ад, померяться силами с хаосом, выстрадать все до конца.
Ключ к пониманию этого дало мнеоднозамечаниеГаллера.
Однажды,послеразговораотакназываемыхжестокостях
средневековья, он мне сказал:
-- На самом деле это никакиенежестокости.
Учеловека
средневековьявесьукладнашейнынешнейжизнивызвалбы
омерзение, он показался бы ему не то что жестоким, а ужасными
варварским!Укаждойэпохи,укаждойкультуры,укаждой
совокупностиобычаевитрадицийестьсвойуклад,своя,
подобающаяейсуровостьимягкость,своякрасотаисвоя
жестокость,какие-тостраданиякажутсяейестественными,
какое-тозлоона терпеливо сносит. Настоящим страданием, адом
человеческая жизнь становится только там, где пересекаютсядве
эпохи,две культуры и две религии. Если бы человеку античности
пришлосьжитьвсредневековье,онбы,бедняга,внем
задохнулся,какзадохнулсябы дикарь в нашей цивилизации. Но
есть эпохи,когдацелоепоколениеоказываетсямеждудвумя
эпохами,междудвумяукладамижизнивтакойстепени, что
утрачиваетвсякуюестественность,всякуюпреемственностьв
обычаях,всякуюзащищенностьи непорочность! Конечно, не все
это чувствуют с одинаковой силой.Такойчеловек,какНицше,
выстрадал нынешнюю беду заранее, больше, чем на одно поколение,
раньшедругих,--то,чтоон вынес в одиночестве, никем не
понятый, испытывают сегодня тысячи.
Читая записки Галлера, я часто вспоминал эти слова. Галлер
принадлежит к тем, кто оказался между двумя эпохами, ктоничем
незащищени навсегда потерял непорочность, к тем, чья судьба
-- ощущать всю сомнительность человеческойжизнисособенной
силой, как личную муку, как ад.
В этом, по-моему, состоит смысл, который имеют для нас его
записи,ипоэтому-то я и решился их опубликовать. Вообще же я
не хочу ни брать их под защиту, ни судить о них,пустькаждый
читатель сделает это как велит ему совесть!
ЗАПИСКИ ГАРРИ ГАЛЛЕРА
Только для сумасшедших17
Деньпрошел, как и вообще-то проходят дни, я убил, я тихо
сгубил его своим примитивным и робким способом жить;несколько
часовя работал, копался в старых книгах, в течение двух часов
у меня были боли, как и вообще-то упожилыхлюдей,япринял
порошоки порадовался, что удалось перехитрить боль, полежал в
горячей ванне, вбирая в себяприятноетепло,триждыполучил
почтуипросмотрелвсененужныемнеписьмаибандероли,
проделал свои дыхательные упражнения, аумственныеупражнения
изленисегодняоставил,часокпогулялиувиделна небе
прекрасные, нежные, редкостные узоры перистых облаков. Это было
очень славно, так же как читатьстарыекниги,каклежатьв
горячейванне,но в общем день был совсем не чудесный, отнюдь
не сиял счастьем и радостью, а был просто одним изэтихдавно
ужеобычныхипривычныхдля меня дней -- умеренно приятных,
вполне терпимых, сносных, безликих днейпожилогонедовольного
господина,однимизэтихднейбез особых болей, без особых
забот, без настоящего горя,безотчаяния,дней,когдадаже
вопрос,не пора ли последовать примеру Адальберта Штифтера18 и
смертельнопорезатьсяприбритье,разбираетсяделовитои
спокойно, без волненья и страха.