Кто знает другие дни, скверные, с приступами подагры или с
ужаснойголовнойболью,гнездящейсязаглазными яблоками и
своим дьявольским колдовством превращающей израдостивмуку
всякуюдеятельность,длякоторой нужны зренье и слух, или те
дни духовного умирания, те черные дни пустоты и отчаяния, когда
среди разоренной ивысосаннойакционернымиобществамиземли
человеческиймиритакназываемаякультурасихлживым,
дешевым, мишурным блеском то и дело вызывают у настошноту,а
самымнесноснымихсредоточиемстановитсянаша собственная
больная душа, -- кто знает эти адские дни,тоточеньдоволен
такиминормальными,половинчатымиднями, как сегодняшний; он
благодарно сидит у теплойпечки,благодарноотмечает,читая
утреннююгазету,чтоисегодняневспыхнулавойна,не
установилась новая диктатура, невскрылосьникакойособенной
гадостивполитикеиэкономике;онблагодарно настраивает
струнысвоейзаржавленнойлирыдлясдержанного,умеренно
радостного,почтивеселогоблагодарственного псалма, которым
нагоняетскукунасвоегочутьприглушенногобромом
половинчатогобогадовольства,ивспертомвоздухеэтой
довольной скуки, этойблагодарности,болезненностиониоба,
половинчатыйбог,клюющийносом,иполовинчатый человек, с
легким ужасом поющий негромкий псалом, похожидругнадруга,
как близнецы.
Прекраснаявещь--довольство,безболезненность,эти
сносные, смирные дни, когда ни боль, ни радость не осмеливаются
вскрикнуть, когда они говорят шепотом и ходят нацыпочках.Но
сомной,ксожалению,делообстоиттак,что именно этого
довольства я не выношу, оно быстро осточертеваетмне,ияв
отчаянииустремляюсьвдругиетемпературныепояса,по
возможности путем радостей, а на худой конец и с помощью болей.
Стоит мне немного пожить без радости и без боли, подышать вялой
ипреснойсносностьютакназываемыххорошихдней,как
ребяческаядуша моя наполняется безнадежной тоской, и я швыряю
заржавленную лиру благодарения в довольноелицосонногобога
довольства,и жар самой лютой боли милей мне, чем эта здоровая
комнатная температура. Тутвомнезагораетсядикоежелание
сильныхчувств,сногсшибательныхощущений, бешеная злость на
эту тусклую, мелкую,нормированнуюистерилизованнуюжизнь,
неистоваяпотребностьразнестичто-нибудь на куски, магазин,
например, собор или себя самого, совершитькакую-нибудьлихую
глупость,сорватьпарикискаких-нибудьпочтенныхидолов,
снабдить каких-нибудь взбунтовавшихсяшкольниковвожделенными
билетамидоГамбурга,растлитьдевочкуилисвернутьшею
нескольким представителям мещанского образа жизни.
Ведьименно
этояненавидели проклинал непримиримей, чем прочее, -- это
довольство,этоздоровье,этопрекраснодушие,этот
благоухоженныйоптимизммещанина,этопроцветаниевсего
посредственного, нормального, среднего.
Вот в каком настроении закончил я,когдастемнело,этот
заурядныйсносныйдень.Закончиляегонетак,както
полагалось бы и было полезно человеку недомогающему: нелегв
приготовленнуюпостель,где меня, как приманка, ждала грелка,
а, выполнивсвойнебольшой,непринесшийудовлетворенияи
опротивевшийурокработы,унылонаделбашмаки,пальто и в
туманнойтемнотеотправилсявгород,чтобывгостинице
"Стальнойшлем"19выпитьто,что пьющие мужчины, по старому
обычаю, называют "стаканчиком вина".
Итак, я стал спускаться из своей мансарды по лестницам, по
этим труднымдляподъемалестницамчужбины,лестницам
благопристойноготрехквартирногодоходногодома,на чердаке
которого находится моя келья. Не знаю, почемутакполучается,
ноя,безродныйстепной волк, одинокий враг мещанского мира,
живу всегда в самых что ни на естьмещанскихдомах,этомоя
стараяслабость.Неводворцах и не в пролетарских домах, а
неукоснительно в этих благопристойных, скучнейших, содержащихся
вбезупречномпорядкемещанскихгнездах,гдепопахивает
скипидаромимылом,гдепугаешься, если услышишь, что дверь
парадного громко хлопнула, или если войдешь в грязных ботинках.
Я люблю эту атмосферу, несомненно, современдетства,имоя
тайнаятоскапокакому-топодобиюродинысноваиснова
безнадежно ведет меняэтимистарыми,глупымипутями.Даи
нравитсямнеконтрастмеждумоейжизнью, моей одинокой, не
знающей любви, затравленной, донельзябеспорядочнойжизньюи
этой семейно-мещанской сферой. Я люблю вдыхать на лестнице этот
запахтишины,порядка,чистоты,благопристойностии
обузданности,запах,вкоторомвсегда,несмотрянасвою
ненавистькмещанству,нахожучто-тотрогательное,люблю
переступатьзатемпорогсобственнойкомнаты,гдевсеэто
кончается,где среди нагроможденных книг валяются окурки сигар
и стоят бутылки из-под вина, где все неуютно, все вбеспорядке
изапустенье и где все -- книги, рукописи, мысли -- отмечено и
пропитанобедойодиноких,трудностьючеловеческогобытия,
тоскойпоновойосмысленности человеческой жизни, утратившей
смысл.
И вот я миновал араукарию.Навторомэтажеэтогодома
лестницапроходитмимомаленькойплощадкиперед квартирой,
котораянесомненноещебезупречнее,чище,прибранное,чем
другие,ибоэтаплощадочкасияетсверхчеловеческой
ухоженностью, она --маленькийсветящийсяхрампорядка.