И когда Чуйков сказал: "Пожалуйте ко мневхату",
Еременко ответил: "Мне и тут хорошо, на свежем воздухе".
В это время заговорила из Заволжья громкоговорительная установка.
Берег был освещен пожарами иракетами,вспышкамивзрывовиказался
пустынным.Светтомерк,торазгорался,секундамионвспыхивалс
ослепительнойбелойсилой.Еременковсматривалсявбереговойоткос,
изрытый ходами сообщения, блиндажами, в громоздившиесявдольводыгруды
камня, они выступали из тьмы и легко и быстро вновь уходили во тьму.
Огромный голос медленно, веско пел:
Пусть ярость благородная вскипает, как волна,
Идет война народная, священная война...
И так как людей на берегу и на откосе не быловидно,итаккаквсе
кругом - и земля, и Волга, и небо - было освещено пламенем, казалось,что
эту медленную песню поет сама война, поетбезлюдей,помимонихкатит
пудовые слова.
Еременко чувствовалнеловкостьзасвойинтерескоткрывшейсяему
картине: в самомделе,онсловновгостиприехалксталинградскому
хозяину.Онсердился,чтоЧуйков,видимо,понялдушевнуютревогу,
заставившую его переправиться через Волгу, знал, кактомилсякомандующий
фронтом, гуляя под шелест сухого камыша в Красном Саду.
Еременкосталспрашиватьхозяинавсейэтойогненнойбедыо
маневрированиирезервами,овзаимодействиипехотыиартиллерииио
сосредоточении немцев в районезаводов.Онзадавалвопросы,иЧуйков
отвечал, как и полагается отвечать на вопросы старшего начальника.
Онипомолчали.Чуйковухотелосьспросить:"Величайшаявистории
оборона, но как же с наступлением все-таки?"
Но он не решился спрашивать, - Еременкоподумает,чтонехватаету
защитников Сталинграда терпения, просят снять тяжесть с плеч.
Вдруг Еременко спросил:
- Твой отец с матерью, кажется, в Тульской области, в деревне живут?
- В Тульской, товарищ командующий.
- Пишет старик тебе?
- Пишет, товарищ командующий. Работает еще.
Они поглядели друг на друга, стекла очковЕременкорозовелиотогня
пожара.
Казалось, вот-вот начнетсяединственнонужныйимобоимразговоро
простой сути Сталинграда. Но Еременко сказал:
-Ты,верно,интересуешьсявопросом,которыйвсегдакомандующему
фронтом задают, - насчет пополнений живой силой и боеприпасами?
Разговор, единственно имевший смысл в этот час, так и не состоялся.
Стоявший на гребне откоса часовой поглядывал вниз, и Чуйков,следяза
свистом снаряда, поднял глаза и проговорил:
- Красноармеец, вероятно, думает: что за два чудака стоят там у воды?
Еременко посопел, ковырнул в носу.
Подошелмомент,когданадобылопрощаться.Понеписанойморали
начальник, стоящийподогнем,обычноуходит,лишькогдаподчиненные
начинают просить его об этом.
Понеписанойморали
начальник, стоящийподогнем,обычноуходит,лишькогдаподчиненные
начинают просить его об этом. Но безразличие Еременко к опасности было так
полно и естественно, что эти правила не касались его.
Он рассеянно и одновременно зорко повернул голову следомзасвистящим
звуком пролетевшей мины.
- Ну что ж, Чуйков, пора мне ехать.
Чуйков стоял несколько мгновений на берегу, следя за уходившим катером,
- пенный след закормойнапоминалемубелыйплаток,словноженщина,
прощаясь, махала им.
Еременко, стоя на палубе, глядел на заволжский берег, - он волнообразно
колыхался в неясном свете, идущемотСталинграда,арека,покоторой
прыгал катер, застыла, как каменная плита.
Еременко с досадой прошел от борта к борту.Десяткипривычныхмыслей
возникли в его голове. Новые задачи стояли перед фронтом.Главнымтеперь
было накапливание бронетанковых сил,порученнаяемуСтавкойподготовка
удара на левом фланге. Ни слова он не сказал об этом Чуйкову.
А Чуйков вернулся в свой блиндаж, и автоматчик,стоявшийувхода,и
порученец в сенцах, иявившийсяповызовуначальникштабагурьевской
дивизии, - все, кто вскочили, заслышав тяжелую походкуЧуйкова,увидели,
что командарм расстроен. Да и было отчего.
Ведь тают, тают дивизии, ведь всмешенииатакиконтратакнемецкие
клинья неуклонно срезают драгоценные метры сталинградской земли. Ведьдве
свежие пехотные дивизии полного составаприбылиизгерманскоготылаи
сосредоточены в районе Тракторного завода, зловеще бездействуют.
Нет, не высказал Чуйков перед командующим фронтом всех своихопасений,
тревог, мрачных мыслей.
Нонитот,нидругойнезнали,вчембылапричинаих
неудовлетворенности этой встречей. Главным в их встречебылонадделовое,
то, что оба они не сумели вслух высказать.
14
Октябрьским утром майор Березкин проснулся, подумал о жене и дочери,о
крупнокалиберныхпулеметах,прислушалсякставшемузамесяцего
сталинградской жизни привычнымгрохоту,позвалавтоматчикаГлушковаи
велел принести себе помыться.
- Холодная, как вы приказывали, - сказал Глушков, улыбаясь ипереживая
удовольствие, которое испытывал Березкин от утреннего умывания.
- А на Урале, где жена и дочка, уже снежок, наверное, выпал,-сказал
Березкин, - не пишут они мне, вот, понимаешь...
- Напишут, товарищ майор, - сказал Глушков.
Пока Березкин вытирался, надевал гимнастерку, Глушков рассказывал ему о
событиях, произошедших в утренние часы.
- По пищеблоку ударил "ванюшей", кладовщика убило, во второмбатальоне
помначштаба вышел оправиться, его в плечо осколком подранило;всаперном
батальоне бойцы судака, глушенного бомбой, выловили, кило на пять, я ходил
смотреть, комбату, товарищу капитану Мовшовичу, в подарок снесли.Заходил
товарищ комиссар, велел, когда проснетесь, позвонить.
- Понятно, - сказал Березкин.