Открылся
даже маленький родильный дом, вернее, подобие такого дома.Сохнетбелье,
идет стирка, готовится обед, дети ходят с 1 сентябрявшколу,иматери
расспрашивают учителей об отметках ребят.
СтарикШпильберготдалвпереплетнесколькокниг.АляШперлинг
занимается по утрам физкультурой, апередсномнаворачиваетволосына
папильотки, ссорится с отцом, требует себе какие-то два летних отреза.
И я с утра до ночи занята - хожу к больным, даю уроки, штопаю,стираю,
готовлюсь к зиме, подшиваю вату под осеннее пальто. Яслушаюрассказыо
карах, обрушившихся на евреев, - знакомую, жену юрисконсульта,избилидо
потери сознания запокупкуутиногояйцадляребенка;мальчику,сыну
провизора Сироты,прострелилиплечо,когдаонпробовалпролезтьпод
проволокой и достать закатившийся мяч. А потом снова слухи, слухи, слухи.
Вот и не слухи. Сегодня немцыугналивосемьдесятмолодыхмужчинна
работы, якобы копатькартошку,инекоторыелюдирадовались-сумеют
принести немного картошки для родных. Но я поняла, о какойкартошкеидет
речь.
Ночь в гетто - особое время, Витя. Знаешь, друг мой, я всегдаприучала
тебя говорить мне правду, сын должен всегда говорить матери правду.Нои
мать должна говорить сынуправду.Недумай,Витенька,чтотвоямама
сильный человек. Я - слабая. Я боюсь боли и трушу, садясь взубоврачебное
кресло. В детстве я боялась грома, бояласьтемноты.Старухойябоялась
болезней, одиночества, боялась, что, заболев, не смогу работать,сделаюсь
обузой для тебя и ты мне дашь это почувствовать. Я бояласьвойны.Теперь
по ночам, Витя, меня охватывает ужас, от котороголеденеетсердце.Меня
ждет гибель. Мне хочется звать тебя на помощь.
Когда-то ты ребенком прибегал ко мне, ища защиты.Итеперьвминуты
слабости мне хочется спрятать свою головунатвоихколенях,чтобыты,
умный, сильный, прикрыл ее, защитил. Я не только сильна духом, Витя,яи
слаба. Часто думаю о самоубийстве, но я не знаю, слабость, илисила,или
бессмысленная надежда удерживают меня.
Но хватит. Я засыпаю и вижу сны. Часто вижу покойную маму, разговариваю
с ней. Сегодня ночью видела во сне Сашеньку Шапошникову, когда вместе жили
в Париже. Но тебя ни разу не видела во сне, хотя всегда думаю о тебе, даже
в минутыужасноговолнения.Просыпаюсь,ивдругэтотпотолок,ия
вспоминаю, что на нашей земле немцы, я прокаженная, и мне кажется,чтоя
не проснулась, а наоборот, заснула и вижу сон.
Но проходит несколько минут, я слышу,какАляспоритсЛюбой,чья
очередь отправиться кколодцу,слышуразговорыотом,чтоночьюна
соседней улице немцы проломили голову старику.
Ко мне пришла знакомая, студентка педтехникума, и позвалакбольному.
Оказалось, онаскрываетлейтенанта,раненноговплечо,собожженным
глазом. Милый, измученныйюношасволжской,окающейречью.Онночью
пробрался за проволоку инашелприютвгетто.
Онночью
пробрался за проволоку инашелприютвгетто.Глазунегооказался
поврежден несильно, я сумела приостановить нагноение. Он много рассказывал
о боях, о бегстве наших войск, навел наменятоску.Хочетотдохнутьи
пойти через линию фронта. С ним пойдут несколько юношей, один изнихбыл
моим учеником.Ох,Витенька,еслибямоглапойтисними!Ятак
радовалась, оказывая помощь этому парню, мне казалось, вот и я участвуюв
войне с фашизмом.
Ему принесли картошки, хлеба, фасоли, а какая-тобабушкасвязалаему
шерстяные носки.
Сегодня день наполнен драматизмом.НаканунеАлячерезсвоюрусскую
знакомую достала паспорт умершей в больнице молодой русской девушки. Ночью
Аля уйдет. И сегодня мы узнали от знакомого крестьянина, проезжавшего мимо
ограды гетто, что евреи, посланные копать картошку, роютглубокиервыв
четырех верстах отгорода,возлеаэродрома,подорогенаРомановку.
Запомни, Витя, это название, там ты найдешьбратскуюмогилу,гдебудет
лежать твоя мать.
Даже Шперлинг понял все, весьденьбледен,губыдрожат,растерянно
спрашивает меня: "Есть ли надежда,чтоспециалистовоставятвживых?"
Действительно,рассказывают,внекоторыхместечкахлучшихпортных,
сапожников и врачей не подвергли казни.
И все же вечером Шперлинг позвал старика печника, и тот сделал тайник в
стене для муки и соли. И я вечером с Юрой читала "Lettres de monmoulin".
Помнишь, мы читали вслух мой любимый рассказ "Les vieux" и переглянулись с
тобой, рассмеялись, и у обоих слезы были на глазах.ПотомязадалаЮре
уроки на послезавтра. Так нужно. Но какое щемящеечувствоуменябыло,
когда я смотреланапечальноеличикомоегоученика,наегопальцы,
записывающие в тетрадку номера заданных ему параграфов грамматики.
И сколько этих детей: чудные глаза, темные кудрявые волосы,срединих
есть, наверное, будущие ученые, физики, медицинские профессора, музыканты,
может быть, поэты.
Я смотрю, как они бегут по утрам в школу,непо-детскисерьезные,с
расширеннымитрагическимиглазами.Аиногдаониначинаютвозиться,
дерутся, хохочут, и от этого на душе не веселей, а ужас охватывает.
Говорят, что дети наше будущее, но что скажешь обэтихдетях?Имне
стать музыкантами, сапожниками,закройщиками.Ияясносегодняночью
представила себе, как весь этот шумный мир бородатых,озабоченныхпапаш,
ворчливыхбабушек,создательницмедовыхпряников,гусиныхшеек,мир
свадебных обычаев, поговорок, субботних праздников уйдет навек в землю,и
после войны жизнь снова зашумит, а нас не будет, мы исчезнем, какисчезли
ацтеки.
Крестьянин, который привез весть о подготовке могил, рассказывает,что
его жена ночью плакала, причитала:"Ониишьют,исапожники,икожу
выделывают, и часы чинят, и лекарства в аптеке продают... Что ж это будет,
когда их всех поубивают?"
И так ясно я увидела, как, проходя миморазвалин,кто-нибудьскажет:
"Помнишь, тут жили когда-то евреи, печник Борух;всубботнийвечерего
старуха сидела на скамейке, а возле нее играли дети".