Нозаговори
Штрум с ними обо всем этом, они бы сочли его психопатом.
Он вынимал из стола письмо матери и вновь читал его.
"Витя, я уверена, мое письмо дойдет до тебя, хотя я за линией фронтаи
за колючей проволокой еврейского гетто... Где взять силы, сынок..."
И холодное лезвие вновь ударяло его по горлу...
20
Людмила Николаевна вынула из почтового ящика воинское письмо.
Большими шагами онавошлавкомнатуи,поднесяконвертксвету,
оторвала край грубой конвертной бумаги.
На миг ей представилось, что из конверта посыпятся фотографииТоли,-
крошечный, когда еще голова не держалась, голый наподушкесзадранными
медвежьими ножками, с оттопыренными губами.
Непонятным образом, казалось, не вчитываясь в слова, а впитывая, вбирая
красивымпочеркомнеинтеллигентногограмотеянаписанныестроки,она
поняла: жив, жизнь!
Она прочитала о том, что Толя тяжело ранен в грудьивбок,потерял
много крови, слаб, сам не может писать, четыре неделитемпературит...Но
счастливые слезы застилали ейглаза,таквеликобыломгновениеназад
отчаяние.
Она вышла на лестницу, прочлапервыестрокиписьмаи,успокоенная,
пошла в дровяной сарай. Там, в холодном сумраке,онапрочласерединуи
конец письма и подумала, что письмо - предсмертное прощание с ней.
Людмила Николаевна стала укладывать дрова в мешок.Ихотядоктор,у
которого она лечилась вмосковскомГагаринскомпереулкевполиклинике
ЦЕКУБУ, велелейнеподыматьсвышетрехкилограммовиделатьлишь
медленные, плавные движения, Людмила Николаевна, по-крестьянски закряхтев,
взвалила себе на плечи мешок, полный сырых поленьев,махомподняласьна
второй этаж. Она опустила мешок на пол,ипосуданастолевздрогнула,
зазвенела.
Людмила надела пальто, накинула на голову платок и пошла на улицу.
Люди проходили мимо, потом оглядывались.
Она перешла улицу, трамвай резко зазвонил, и вагоновожатая погрозила ей
кулаком.
Если свернуть направо, то переулком можно пройти к заводу, где работает
мать.
Если Толя погибнет, то отцу его это не будет известно, - в каком лагере
искать его, может быть, давно умер...
Людмила Николаевна пошла в институт к Виктору Павловичу.Проходямимо
домика Соколовых, она вошлаводвор,постучалавокно,нозанавеска
осталась спущенной, - Марьи Ивановны не было дома.
- Виктор Павлович только что прошел к себе, - сказал ей кто-то,иона
поблагодарила, хотя не поняла, кто говорил с ней, - знакомый,незнакомый,
мужчина,женщина,ипошлаполабораторномузалу,где,каквсегда,
казалось, мало кто занимался делом. Обычно,таккажется,влаборатории
мужчины либо болтают, либо, покуривая, смотрят в книгу, аженщинывсегда
заняты: кипятят в колбах чай, смывают растворителем маникюр, вяжут.
Она замечала мелочи,десяткимелочей,бумагу,изкоторойлаборант
сворачивал папиросу.
Она замечала мелочи,десяткимелочей,бумагу,изкоторойлаборант
сворачивал папиросу.
В кабинете Виктора Павловича ее шумно приветствовали, и Соколовбыстро
подошел к ней, почтиподбежал,размахиваябольшимбелымконвертом,и
сказал:
- Нас обнадеживают, есть план, перспективареэвакуациивМоскву,со
всеми манатками и аппаратурой, с семьями. Неплохо, а? Правда, еще сроки не
указаны совершенно. Но все же!
Его оживленное лицо, глаза показались ей ненавистны.НеужелииМарья
Ивановна так же радостно подбежала бы кней?Нет,нет.МарьяИвановна
сразу бы все поняла, все прочла бы на ее лице.
Знай она, что увидит столько счастливых лиц, она, конечно, не пошлабы
к Виктору. И Виктор обрадован, и его радость вечером придетвдом,-и
Надя будет счастлива, они уедут из ненавистной Казани.
Стоят ли все люди, сколько их есть, молодой крови, которой купленаэта
радость?
Она с упреком подняла глаза на мужа.
И в ее мрачные глаза посмотрели его глаза - понимающие, полные тревоги.
Когда они остались одни, он ей сказал, что сразу же,лишьонавошла,
понял - случилось несчастье.
Он прочитал письмо и повторял:
- Ну что же делать, Боже мой, что же делать.
- Виктор Павлович надел пальто, и они пошли к выходу.
- Я не приду уже сегодня, -сказалонСоколову,стоявшемурядомс
новым,недавноназначеннымначальникомотделакадровДубенковым,
круглоголовым высоким человеком в широком модном пиджаке,узкомдляего
широких плеч.
Штрум, на мгновение выпустив руку Людмилы, вполголоса сказал Дубенкову:
- Мы хотели начать составлять списки московские, но сегодня не смогу, я
потом объясню.
- К чему беспокоиться, Виктор Павлович, -баскомсказалДубенков.-
Спешить пока некуда. Это планирование на будущее, явозьмунасебявсю
черновую работу.
Соколов махнул рукой, закивал головой, и Штрум понял, что ондогадался
о постигшем Штрума новом горе.
Холодный ветер носилсяпоулицам,подымалпыль,тозакручивалее
веревочкой,товдругшвырял,рассыпал,какчернуюнегоднуюкрупу.
Неумолимая суровость была в этой стуже, в костяном постукивании ветвей,в
ледяной синеве трамвайных рельсов.
Жена повернула к нему лицо,помолодевшееотстрадания,осунувшееся,
озябшее, пристально, просяще всматривалась в Виктора Павловича.
Когда-то у них была молодая кошка, она всвоипервыеродынемогла
родить котенка, умирая, она подползла к Штруму и кричала, смотрела на него
широко раскрытыми светлыми глазами. Но кого же просить, кого молить в этом
огромном пустом небе, на этой безжалостной пыльной земле?
- Вот госпиталь, в котором я работала, - проговорила она.
- Люда, -вдругсказалон,-зайдивгоспиталь,ведьтуттебе
расшифруют полевую почту. Как это раньше не пришло в голову.
Онвидел,какЛюдмилаНиколаевнаподняласьпоступенькам,стада
объясняться с вахтером.