Гетманов проговорил:
- Сегодня перед школой она мне сказала: "Нас с Зоей в классе называют -
генеральские дочки". А Зоя, нахалка, смеется: "Подумаешь, большая честь-
генеральская дочь! У нас в классе маршальская дочь - это действительно!"
- Видите, - весело сказал Сагайдак, - на них неугодишь.Игорьднями
мне заявил: "Третий секретарь - подумаешь, не велика птица".
Микола тоже мог рассказать о своих детях много смешного и веселого,но
он знал, что ему не положено рассказывать о сметливости своих ребят, когда
говорят о сметливости сагайдаковского Игоря и гетмановских дочерей.
Мащук задумчиво сказал:
- У наших батьков в деревне с детьми просто было.
- А все равно любили детей, - сказал брат хозяйки.
- Любили, конечно, любили, но и драли, меня по крайней мере.
Гетманов проговорил:
- Вспомнил я, как покойный отец в пятнадцатом годунавойнушел.Не
шутите, он у меня до унтер-офицерадослужился,дваГеоргияимел.Мать
собирала его: положила в мешок портянки, фуфайку, яичеккрутыхположила,
хлебца, а мы с сестрой лежим на нарах и смотрим, как он на рассветесидит
в последний раз за столом. Наносил в кадушку, что всеняхстояла,воды,
дров нарубил. Мать все вспоминала потом.
Он посмотрел на часы и сказал:
- Ото...
- Значит, завтра, - сказал Сагайдак и поднялся.
- В семь часов самолет.
- С гражданского? - спросил Мащук.
Гетманов кивнул.
- Это лучше, - сказал Николай Терентьевич и тоже поднялся, -атодо
военного пятнадцать километров.
- Какое это может иметь значение для солдата, - сказал Гетманов.
Они стали прощаться, сновазашумели,засмеялись,обнялись,аужв
коридоре, когда гости стояли в пальто и шапках, Гетманов проговорил:
- Ко всему солдат может привыкнуть, солдат дымом греется, солдатшилом
бреется. Но вот жить в разлуке с детьми,кэтомусолдатпривыкнутьне
может.
И по голосу его, по выражению лица,потому,каксмотрелинанего
уходившие, видно было, что тут уж не шутят.
22
Ночью Дементий Трифонович, одетыйввоеннуюформу,писал,сидяза
столом. Жена в халате сидела подле него, следила за его рукой.Онсложил
письмо и сказал:
- Это заведующему крайздравом, если понадобитсятебеспецлечениеи
выезд на консультацию.Пропускбраттебеустроит,аонтолькодаст
направление.
- А доверенность на получение лимита ты написал? - спросила жена.
- Это не нужно, - ответил он, - позвони управляющему делами в обком,а
еще лучше прямо самому Пузиченко, он сделает.
Он перебрал пачку написанных писем, доверенностей, записок и сказал:
- Ну, как будто все.
Они помолчали.
- Боюсь я за тебя, мой коханый, - сказала она. - Ведь на войну Идешь.
Он встал, проговорил:
- Береги себя, детей береги. Коньяк в чемодан положила?
Она сказала:
- Положила, положила. Помнишь, года два назад тытакженарассвете
дописывал мне доверенности, улетал в Кисловодск?
- Теперь в Кисловодске немцы, - сказал он.
Помнишь, года два назад тытакженарассвете
дописывал мне доверенности, улетал в Кисловодск?
- Теперь в Кисловодске немцы, - сказал он.
Гетманов прошелся по комнате, прислушался:
- Спят?
- Конечно, спят, - сказала Галина Терентьевна.
Они прошли в комнатукдетям.Страннобыло,какэтидвеполные,
массивные фигуры бесшумно движутся в полутьме. Набеломполотнеподушек
темнели головы спящих детей... Гетманов вслушивался в их дыхание.
Он прижал ладонь к груди, чтобы не потревожить спящихгулкимиударами
сердца. Здесь, в полумраке, онощущалщемящееипронзительноечувство
нежности,тревоги,жалостикдетям.Страстнохотелосьобнятьсына,
дочерей,поцеловатьихзаспанныелица.Здесьощущалонбеспомощную
нежность, нерассуждающую любовь, издесьонтерялся,стоялсмущенный,
слабый.
Его не пугали и не волновали мысли о предстоящей новой для него работе.
Ему часто приходилосьбратьсязановуюработу,онлегконаходилту
правильную линию, которая и была главной линией. Он знал, - ивтанковом
корпусе он сумеет осуществить эту линию.
Ноздесь,-каксвязатьжелезнуюсуровость,непоколебимостьс
нежностью, с любовью, не знающей ни закона, ни линии.
Он оглянулся на жену. Она стояла, по-деревенски подперев щекуладонью.
В полумраке лицо ее казалось похудевшим, молодым, такойбылаона,когда
они в первый раз после женитьбы поехали к морю, жили в санатории "Украина"
над самым береговым обрывом.
Под окномделикатнопрогуделавтомобиль-этопришлаобкомовская
машина. Гетманов снова повернулся к детям и развел руками,вэтомжесте
выражаласьегобеспомощностьпередчувством,скоторымнемогон
совладать.
В коридоре он после прощальных слов и поцелуев надел полушубок, папаху,
стоял, выжидая, пока водитель машины вынесет чемоданы.
- Ну вот, - сказал он и вдруг снял сголовыпапаху,шагнулкжене,
сноваобнялее.Ивэтомновом,последнемпрощании,когдасквозь
полуоткрытую дверь, смешиваясь с домашним теплом, входил сырой ихолодный
уличный воздух, когда шершавая, дубленая шкураполушубкаприкоснуласьк
душистому шелку халата, оба они ощутили, что их жизнь, казавшаясяединой,
вдруг раскололась, и тоска ожгла их сердца.
23
Евгения Николаевна Шапошникова поселилась в Куйбышеве устарушки-немки
Женни Генриховны Генрихсон, в давние времена служившей воспитательницейв
доме Шапошниковых.
Странным казалось ЕвгенииНиколаевнепослеСталинградаочутитьсяв
тихой комнатке рядом со старухой, все удивлявшейся, что маленькаядевочка
с двумя косами стала взрослой женщиной.
Жила Женни Генриховна в полутемной комнатке,когда-тоотведеннойдля
прислуги в большой купеческойквартире.Теперьвкаждойкомнатежила
семья, и каждая комната делилась с помощьюширмочек,занавесок,ковров,
диванных спинок на уголки и закуты, где спали, обедали, принималигостей,
где медицинская сестра делала уколы парализованному старику.