Кухня по вечерам гудела голосами жильцов.
ЕвгенииНиколаевненравиласьэтакухняспрокопченнымисводами,
красно-черный огонь керосинок.
Среди белья, сохнувшего на веревках, шумели жильцы в халатах, ватниках,
гимнастерках,сверкалиножи.Клубилипарстиральщицы,склонясьнад
корытами и тазами. Просторная плита никогданетопилась,ееобложенные
кафелем бока холоднобелели,какснежныесклоныпотухшеговпрошлую
геологическую эпоху вулкана.
Вквартирежиласемьяушедшегонафронтрабочего-грузчика,
врач-гинеколог, инженер с номерногозавода,мать-одиночка-кассириз
распределителя, вдова убитого на фронте парикмахера, комендант почтамта, а
в самой большой комнате, бывшей гостиной, жил директор поликлиники.
Квартира была обширна, как город, и в ней даже имелсясвойквартирный
сумасшедший - тихий старичок с глазами милого доброго щенка.
Жили люди тесно, но разобщенно,неоченьдружно,обижаясь,мирясь,
утаивая друг от друга свою жизнь и тут же шумно и щедро делясь ссоседями
всеми обстоятельствами своей жизни.
Евгении Николаевне хотелосьнарисоватьнепредметы,нежильцов,а
чувство, которое вызывали они в ней.
Это чувство было сложно и многотрудно, казалось, и великий художникне
смог бы выразить его. Оно возникало от соединениямогущественнойвоенной
силы народаигосударствасэтойтемнойкухнейнищетой,сплетнями,
мелочностью, соединения разящейвоеннойсталискухоннымикастрюлями,
картофельной шелухой.
Выражение этого чувства ломало линию, искажало очертания, выливалосьв
какую-то внешне бессмысленную связь расколотых образен и световых пятен.
Старушка Генрихсон была существом робким,кроткимиуслужливым.Она
носила черное платье с белым воротничком, ее щеки былипостояннорумяны,
хотя она всегда ходила полуголодная.
В ее голове жили воспоминанияовыходкахпервоклассницыЛюдмилы,о
смешных словах, которые говорила маленькая Маруся, о том,какдвухлетний
Митя входилвстоловуювпередничкеи,всплескиваяруками,кричал:
"Бабедать, бабедать!"
НынеЖенниГенриховнаслужилавсемьеженщины-зубноговрача
приходящей домработницей, ухаживала за больной матерью хозяйки. Хозяйка ее
выезжала на пять-шесть дней в район по путевкам горздрава, итогдаЖенни
Генриховна ночевала в ее доме, чтобы помогатьбеспомощнойстарухе,едва
передвигавшей ноги после недавнего инсульта.
В ней совершенно отсутствовало чувствособственности,онавсевремя
извинялась перед Евгенией Николаевной, просила унееразрешенияоткрыть
форточку в связи с эволюциями ее староготрехцветногокота.Главныеее
интересы и волнения были связаны с котом, как бы не обидели его соседи.
Сосед по квартире, инженер Драгин, начальник цеха,созлойнасмешкой
смотрел на ее морщинистое лицо, на девственно стройный,иссушенныйстан,
наеепенсне,висевшееначерномшнурочке.
Сосед по квартире, инженер Драгин, начальник цеха,созлойнасмешкой
смотрел на ее морщинистое лицо, на девственно стройный,иссушенныйстан,
наеепенсне,висевшееначерномшнурочке.Егоплебейскаянатура
возмущалась тем, что старуха осталась предана воспоминаниям прошлогоис
идиотскиблаженнойулыбкойрассказывала,каконавозиласвоих
дореволюционных воспитанников гулять в карете, как сопровождала "мадам"в
Венецию,ПарижиВену.Многиеиз"крошек",взлелеянныхею,стали
деникинцами, врангелевцами, былиубитыкраснымиребятами,ностарушку
интересовали лишь воспоминания о скарлатине, дифтерии,колитах,которыми
страдали малыши.
Евгения Николаевна говорила Драгину:
- Более незлобивого, безответного человека яневстречала.Поверьте,
она добрей всех, кто живет в этой квартире.
Драгин, пристально, по-мужски откровенно и нахально вглядываясь в глаза
Евгении Николаевны, отвечал:
- Пой, ласточка, пой. Продалисьвы,товарищШапошникова,немцамза
жилплощадь.
Женни Генриховна, видимо, не любила здоровых детей. О своем самом хилом
воспитаннике,сынееврея-фабриканта,онаособенночасторассказывала
Евгении Николаевне, хранилаегорисунки,тетрадкииначиналаплакать
каждый раз, когда рассказ доходил до того места,гдеописываласьсмерть
этого тихого ребенка.
У Шапошниковых она жила много лет назад, но помнила все детские имена и
прозвища и заплакала, узнав о смерти Маруси;онавсеписалакаракулями
письмо Александре Владимировне в Казань, но никак не могла его закончить.
Щучьюикруонаназывала"кавиар"ирассказывалаЖене,какее
дореволюционные воспитанники получали на завтрак чашку крепкого бульонаи
ломтик оленины.
Свойпаеконаскармливалакоту,которогозвала:"Моедорогое,
серебряное дитя". Кот внейдушинечаяли,будучигрубой,угрюмой
скотиной,завидястаруху,внутреннепреображался,становилсяласков,
весел.
Драгин все спрашивал ее, как онаотноситсякГитлеру:"Что,небось
рады?", но хитрая старушка объявиласебяантифашисткойизвалафюрера
людоедом.
Ко всему была она совершенно никчемна, - не умеластирать,варить,а
когда шла в магазин, то обязательно при покупке спичекпродавецвпопыхах
срезал с ее карточки месячное довольствие сахара или мяса.
Современные дети совсем не походили на ее воспитанниковтоговремени,
которое онаназывала"мирным".Всеизменилось,дажеигры-девочки
"мирного" времени играливсерсо,лакированнымипалочкамисошнурком
бросали резиновое диаболо, играли вялым раскрашенным мячом, который носили
вбелойсеточке-авоське.Анынешниеиграливволейбол,плавали
саженками, а зимой в лыжных штанах играли в хоккей, кричали и свистели.