И
вдруг шпионаж,подготовкаубийстваКагановичаиВорошилова...Дикая,
страшная ложь, кому нужна она? Кому нужно губить искренних, честных?.."
Однажды она сказала матери: "Не можешь ты полностью ручатьсязаМитю.
Невинных не сажают". И сейчас ей вспоминался взгляд, которым посмотрела на
нее мать.
Как-то она сказала матери о жене Дмитрия:
- Я ее всю жизнь терпеть не могла, скажу тебе откровенно, я и теперь ее
терпеть не могу.
И сейчас ей вспомнился ответ матери:
- Да ты понимаешь, что это все значит: сажать женунадесятьлетза
недонесение на мужа!
Потом ей вспомнилось, она как-то принесла домойщенка,найденногона
улице, и Виктор не хотел взять этого щенка, и она крикнула ему:
- Жестокий ты человек!
А он ответил ей:
- Ах, Люда, я не хочу, чтобы ты была молода и красива, яодногохочу,
чтобы у тебя было доброе сердце не только к кошкам и собакам.
Сейчас, сидя на палубе, она вспоминала, впервые не любя себя, нежелая
обвинять других, горькие слова, которыеейпришлосьвыслушатьвсвоей
жизни... Когда-то муж, смеясь, сказал по телефону:"Стехпор,какмы
взяли котенка, я слышу ласковый голос жены".
Мать ей как-то сказала: "Люда, как это ты можешьотказыватьнищим,-
ведь подумай: голодный просит у тебя, у сытой..."
Но она не была скупой. Она любила гостей, ее обеды были знамениты среди
знакомых.
Никто не видел, как она плакала, сидя ночью на палубе. Пусть, пусть она
черства, она забыла все, что учила, она ни к чему не пригодна, онаникому
уже не может нравиться, растолстела, волосы серыеотседины,ивысокое
давление, муж ее не любит, поэтому она и кажется ему бессердечной. Но лишь
бы Толя был жив! Она готова все признать, покаяться во всем плохом, что ей
приписывают близкие, - только бы он был жив!
Почему она все время вспоминает своего первого мужа? Где он, какнайти
его? Почему она не написала его сестре в Ростов, теперь-то ненапишешь-
немцы. Сестра бы ему сообщила о Толе.
Шум пароходной машины,подрагиванияпалубы,всплескводы,мерцание
звезд в небе, - все смешалось и слилось, и Людмила Николаевна задремала.
Приближалось время рассвета. Туман колыхался надВолгой,иказалось,
все живое утонуло в нем. И вдруг взошло солнце, -словновзрывнадежды!
Небо отразилось в воде, и темная осенняя вода задышала,исолнцесловно
вскрикивало на речной волне. Береговой откосбылкрутопросоленночным
морозом, и как-то особенновеселосмотрелисредиинеярыжиедеревья.
Налетел ветер, исчез туман, мир стал стеклянный, пронзительнопрозрачный,
и не было тепла ни в ясном солнце, ни в синеве воды и неба.
Земля была огромна, и даже лес на ней не стоял без края, видныбылии
начало его и конец, а земля все длилась, тянулась.
И таким же огромным и вечным, как Земля, было горе.
Она видела ехавших в Куйбышев в каютахпервогоклассанаркоматовских
руководителей, в бекешах защитного цвета, в шапках из серого полковничьего
каракуля. В каютах второго класса ехали ответственные жены,ответственные
тещи, по чину обмундированные, словно имелась особая форма дляжен,своя
для тещ и свекровей.
В каютах второго класса ехали ответственные жены,ответственные
тещи, по чину обмундированные, словно имелась особая форма дляжен,своя
для тещ и свекровей. Жены - в меховых шубках, с белыми пуховымиплатками,
тещи и матери - в синих суконных шубах с черными каракулевыми воротниками,
с коричневымиплатками.Снимиехалидетисоскучныминедовольными
глазами. Через окна кают видны были продукты, следовавшие вместесэтими
пассажирами, - опытный глаз Людмилы легко определял содержимоемешков;в
кошелках, в запаянных банках, темныхбольшихбутылкахсзасургученными
горлышками плыли вниз по Волге мед, топленое масло. По отрывкам разговоров
гулявших по палубе классных пассажиров ясно было, что их всехзанимаети
волнует идущий из Куйбышева московский поезд.
Людмиле казалось, что женщины безразлично смотрят накрасноармейцеви
лейтенантов, сидящих в коридорах, точно у них не было на войнесыновейи
братьев.
Когда передавали утреннее сообщение "От Советского Информбюро", онине
стояли под рупором вместе скрасноармейцами,пароходнымиматросами,а,
щурясь заспанными глазами на громкоговоритель, пробирались по своим делам.
От матросовЛюдмилаузнала,чтовесьпароходбылдандлясемей
ответственных работников, возвращающихся через Куйбышев в Москву, и чтов
Казани по приказу военныхвластейнанегопроизвелипосадкувоинских
командигражданскихлиц.Законныепассажирыустроилискандал,
отказывалисьпуститьвоенных,звонилипотелефонууполномоченному
Государственного Комитета Обороны.
Нечто непередаваемо странное быловвиноватыхлицахкрасноармейцев,
едущих под Сталинград и чувствующих, что они стеснили законных пассажиров.
Людмиле Николаевне казались невыносимыми эти спокойныеженскиеглаза.
Бабушки подзывали внуков и, продолжая разговор, привычным движением совали
во внучачьи рты печенье. А когда из расположенной на носу каютывышлана
палубу прогуливать двух мальчиков приземистая старуха в шубеизколонка,
женщины торопливо кланялись ей,улыбались,аналицахгосударственных
мужей появлялось ласковое и беспокойное выражение.
Объяви сейчас радио об открытии второго фронта,отом,чтопрорвана
блокада Ленинграда, - никто из них не дрогнет, но скажет им кто-либо,что
в московском поезде отменен международный вагон, и все события войны будут
поглощены великими страстями мягких и жестких плацкарт.
Удивительно! Ведь ЛюдмилаНиколаевнасвоимобмундированием-серой
каракулевой шубой, пуховымплатком,походиланапассажировпервогои
второгокласса.Ведьнедавноионапереживалаплацкартныестрасти,
возмущалась, что Виктору Павловичу для поездки в Москву не далибилетав
мягкий вагон.
Онарассказалалейтенанту-артиллеристу,чтоеесын,лейтенант
артиллерист, лежитстяжелымиранениямивсаратовскомгоспиталеОна
говорила с больной старухой о Марусе и о Вере, освекрови,пропавшейна
оккупированной территории.