Знаком этой ушедшей молодости была Волга, быстрая, худенькая, в
пестрых крутых берегах,взеленилеса,вголубыхикрасныхцветных
узорах...
Сколько их, лейтенантов, сержантов да и просто ребят беззванияходят
по военной дороге. Курят они положенное имчислопапирос,стучатбелой
ложкой в жестяной миске, играют в вагоне в подкидного, в городелакомятся
мороженым на палочке, пьют, кашляя, свою малую долюстограммовыхстопок,
пишут положенное число писем, кричат в полевой телефон, стреляют,ктоиз
мелкокалиберной пушчонки, кто бахнет из главногокалибра,ктонажметв
танке-тридцатьчетверке на акселератор, крикнет что-нибудь такое...
Земля под сапогом скрипела и пружинила, как старый матрац, - это лежали
листья, сверху легкие, хрупкие, отличные один от другого и в смерти, а под
нимизасохшиеужгодыназад,соединенныеводнухрусткуюслитную
коричневую массу - пепел от той жизни, что взрывала почки, шумела в грозу,
блестела насолнцепоследождей.Истлевший,почтиневесомыйхворост
крошился под ногами.Тихийсветдоходилдолеснойземли,рассеянный
лиственным абажуром. Воздух в лесу был застывший, густой, -этоособенно
ощущал привыкший к воздушным вихрям летчик-истребитель.Нагретое,потное
дерево пахло сыройсвежестьюдревесины.Нозапахумершихдеревьеви
хвороста забивалзапахживоголеса.Там,гдестоялиели,воктаву
врезалась высокая скипидарная нота. Осина пахлаприторносладко,горько
дышала ольха. Лес жил отдельно от остального мира, иВикторовуказалось,
что он входит в дом, где все не так, как на улице: и запахи, и светчерез
спущенные занавески, и звуки по-иному раздавались в этих стенах, и пока не
выйдешь из леса, все чувствуешь себя не по-обычному, какнамалознакомых
людях. Словносодна,сквозьвысокий,толстыйслойлесноговоздуха
смотришьнаверх,плещутлистья,икажется,чтотрескучаяпаутина,
цепляющаяся за зеленую звездочку на пилотке, - этоводоросли,взвешенные
между поверхностью и дномводоема.Кажется,чтобыстрыетолстоголовые
мухи, и вялая мошкара, и тетерев, по-куриному продирающийся междуветвей,
шевелят плавниками и никогда им не подняться над лесом, какнеподняться
рыбе выше поверхности воды; а если сорока вспорхнет над вершиной осины, то
тотчас вновь нырнет меж ветвей, - рыба блеснула на мгновениебелымбоком
на солнце и вновь плюхнулась в воду. И каким странным кажется мох в каплях
росы, синих, зеленых, гаснущих в сумраке лесного дна.
Хорошо из этой тихой полутьмы вдруг выйти на светлую поляну, всесразу
по-иному, - и теплая земля, и запахнагретогосолнцемможжевельника,и
подвижностьвоздуха,ипоникшиебольшиеколокольчики,отлитыеиз
фиолетового металла, и цветы дикой гвоздики на липкихсмолистыхстеблях.
На душе становится беспечно, и поляна-каксчастливыйденьвбедной
жизни. Кажется, чтобабочки-лимонницы,черно-синиеотшлифованныежуки,
муравьи, прошуршавший в траве уж, - нехлопочуткаждыйосебе,авсе
вместеработаютоднуобщуюработу.
На душе становится беспечно, и поляна-каксчастливыйденьвбедной
жизни. Кажется, чтобабочки-лимонницы,черно-синиеотшлифованныежуки,
муравьи, прошуршавший в траве уж, - нехлопочуткаждыйосебе,авсе
вместеработаютоднуобщуюработу.Коснуласьлицаберезоваяветка,
осыпанная мелкими листьями; кузнечик подпрыгнул, угодил обчеловека,как
обдревесныйствол,уцепилсязаегопояснойремень,неторопясь
напруживает зеленые ляжки, сидит скруглымикожанымиглазами,слитой
бараньей мордой. Тепло, запоздалыецветыземляники,горячиеотсолнца
пуговицы и пряжка поясного ремня. Наверное, над этойполянойникогдане
пролетал ни Ю-88, ни ночной "хейнкель".
36
Частоночьюонвспоминалмесяцы,проведенныевсталинградском
госпитале. Он не помнил мокрой отпотарубахи,солоноватой,вызывавшей
тошноту воды, не помнил тяжелого запаха, мучившего его.Этигоспитальные
дни представлялись ему счастьем. И здесь, влесу,прислушиваяськгулу
деревьев, он думал: "Неужели я слышал ее шаги?"
Неужели это было? Она обнимала его, гладила его волосы, она плакала,и
он целовал ее мокрые, соленые глаза.
Иногда Викторов думал о том, как на"яке"доберетсядоСталинграда,
всего ведь несколько часов, - в Рязани можно зарядиться,потомдойтидо
Энгельса, там у него знакомый парень работает ответственным дежурным.Ну,
пусть потом расстреляют.
Ему все вспоминалась прочитанная в старой книге история: братья, богачи
Шереметьевы, сыновья фельдмаршала,выдализамужсвоюшестнадцатилетнюю
сестру за князя Долгорукого, девочка до свадьбы, кажется, один толькораз
и видела его. Братья дали за невестой огромное приданое,дареноесеребро
уместилось в трех комнатах. А через два дня после свадьбыумерПетрII.
Долгорукого, его приближенного, схватили иувезлинасевер,заперлив
деревянную башню. Молодая жена не послушалась уговоров, -ейможнобыло
освободиться от этого брака, ведь девочка, всего два дняпрожиласним.
Она поехала за мужем, поселилась в лесном глухом краю, в деревенской избе.
Каждый день в течение десяти лет ходила она к башне, где сидел Долгорукий.
Однажды утром она увидела: окошковбашненастежь,дверьнезаперта.
Молодаякнягиняпобежалапоулице,падаланаколенипередкаждым
встречным, кто бы он ни был, - мужик, стрелец, молила, спрашивала, где муж
ее. Люди сказали ей, чтоДолгорукогоувезливНижнийНовгород.Много
перетерпела онавтяжеломпешемпути.АвНижнемонаузнала,что
Долгорукий четвертован. Тогда Долгорукая решила уйти в монастырь,поехала
в Киев. В день пострига она долго ходила по берегу Днепра. Нонеоволе
жалела Долгорукая, надо былоей,принимаямонашество,снятьспальца
обручальное кольцо, и не могла с ним расстаться... Много часов ходилаона
по берегу, а потом, когда солнце стало садиться, сняласпальцакольцо,
кинула его в Днепр и пошла к монастырским воротам.