Тут уж, конечно, Закаблука не мог вмешаться, проступок Королякомиссар
связал с вопросом политическим, и Закаблука знал,чтониодинстроевой
командир никогда не посмеет вмешаться в действия политических органов.
- Вот какое дело, товарищи,-сказалБермани,помолчавнекоторое
время,чтобыувеличитьвпечатлениеотсвоихслов,закончил:-
Ответственность за это безобразие ложится на непосредственноговиновника,
но она ложится и на меня, комиссара полка,несумевшегопомочьлетчику
Королю изжить в себе отсталое, отвратительное, националистическое.Вопрос
серьезней, чем казалось мне вначале, поэтому я не будусейчаснаказывать
Короля за совершенное им нарушениедисциплины.Нояпринимаюнасебя
задачу перевоспитания младшего лейтенанта Короля.
Все зашевелились, поудобней усаживаясь, почувствовали: обошлось.
Король посмотрел на Бермана, и что-то было такое в его взгляде,отчего
Берман поморщился, дернул плечом и отвернулся.
А вечером Соломатин сказал Викторову:
- Видишь, Леня, у нихвсегдатак,-одинзадругого,шито-крыто;
попался бы ты или Ваня Скотной на таком деле, - закатал бы,будьуверен,
Берман в штрафное подразделение.
38
Вечеромвблиндажелетчикинеспали,лежананарах,курилии
разговаривали. Скотной за ужином выпил прощальные граммы и напевал:
Машина в штопоре кружится,
Ревет, летит земле на грудь,
Не плачь, родная, успокойся,
Меня навеки позабудь.
Великанов все же не выдержал, проболтался, и стало известно,чтополк
перебазируется под Сталинград.
Луна поднялась над лесом, и беспокойное пятно засветлело междеревьев.
Деревня, расположенная в двух километрах отаэродрома,лежаласловнов
золе, темная, притихшая. Летчики, сидевшие у входа вблиндаж,оглядывали
чудный мир земных ориентиров. Викторов смотрел на легкиелунныетениот
крыльев и хвостов "яков", тихонько подпевал певцу.
И вынут нас из-под машины,
Поднявши на руки каркас,
Взовьются в небо ястребочки,
В последний путь проводят нас.
А те, что лежали на нарах,беседовали.Говорившихнебыловиднов
полутьме, но они хорошо знали Друг друга по голосуи,неназываяимен,
отвечали на вопросы и задавали вопросы.
- Демидов сам просился на задания, он без воздуха худел.
- Помнишь, подРжевом,когдамысопровождали"петляковых",восемь
"мессеров" на него навалилось, он бой принял, семнадцать минут держался.
- Да, сменять истребителя на "юнкерса" - целесообразная вещь.
- Идет в воздухе и поет. Якаждыйденьегопеснивспоминаю.Они
Вертинского пел.
- Развитой, москвич!
- Да, уж этот в воздухе не бросит. Всегда за отстающим следил.
- Ты его и не узнал хорошо.
- Узнал я. Напарника видишь в полете машины.
- Узнал я. Напарника видишь в полете машины. Он мне раскрылся.
Скотной закончил очередной куплет песни, и все притихли,ожидая,пока
он снова запоет. Но Скотной не стал петь.
Он повторил известнуюнабоевыхаэродромахпоговорку,сравнивавшую
жизнь летчика-истребителя с короткой детской рубашонкой.
Заговорили о немцах.
- Его тоже сразу определяешь, какой сильный, настойчивый,какойловит
простачков, клюет сзаду, караулит отстающего.
- У них, в общем, пары не так крепки.
- Ну, не скажи.
- Фриц в раненого зубами вцепится, а от активного уйдет.
- Один на один, пусть у него и две железки, я его собью!
- Ты не обижайся, но я бызасбитого"юнкерса"несталбызвание
присваивать.
- Таран - вот русская натура.
- А чего мне обижаться, ты у меня звания не отнимешь.
- Да, насчет таранауменямысльдавноесть...Яегоещеударю
винтярой!
- Таран на догоне - вот таран! Загнать его в землю: с дымом, с газом!
- Интересно, командир полка корову и кур возьмет с собой на "дуглас"?
- Их уже порешили всех: солят!
Кто-то протяжно и задумчиво проговорил:
- Я бы в хорошийклубзайтисейчассдевушкойпостеснялся,отвык
совсем.
- Зато Соломатин не стесняется.
- Или завидуешь, Леня?
- Завидую факту, а не объекту.
- Ясно. Верен до гроба.
Потом все стали вспоминать бой под Ржевом, последнийпередвыходомв
резерв, когда семь истребителей столкнулись с большой группой"юнкерсов",
шедших на бомбежку в сопровождении "мессеров". И казалось, каждыйговорил
о себе, но это казалось - говорили об общем.
- На фоне леса их не видно было, а поднялись - сразузаметно.Идутв
три яруса! Я сразу признал "Ю-восемьдесят семь": ноги торчат, носжелтый.
Тут уж сел поудобней: ну, будет дело!
- А я сперва подумал: это разрывы зенитных.
- Солнце, конечно, способствовало этому делу! Я прямо с солнца нанего
свалился.Ялевымведомымшел.Тутсразуменяметровнатридцать
подкинуло... Подкачал - ничего, самолет слушается! Пошел на "юнкерса" всем
оружием, подзакоптил его, а тут "мессер", длинный,какщукажелтоносая,
дал вираж, но опоздал. Вижу, - по мне огоньки, идет синяя трасса.
- А я вижу, моя трасса в его черных плоскостях кончается.
- Увлекаешься!
- Я еще в детстве пускал змеев, отец драл меня! А на заводебыл,семь
километров в аэроклуб ходил после работы,языкнаплечо,аниодного
занятия не пропустил.
- Нет, ты сюдапослушай.Онменя-поджег:масляныйбак,трубки
бензиновые. Внутри загорелся. Пару! А тут еще ударил мне в козырек, разбил
очки, стекла летят из козырька, слезы текут. Ну я что, - рванул поднего,
сорвал очки! Соломатин меня прикрыл. И знаешь -горю,астраханет,-
времени не хватает! Сел все же, сам не обгорел,сапогисгорели,самолет
сгорел.