Он
виделстрашныепобоищамежду"суками"-работающимии"ворами"-
ортодоксами, отказывающимися от работы.
Он говорил: "Зря не сажают", считал, что посажена поошибкемаленькая
кучка людей, в том числе и он, остальные репрессированызадело,-меч
правосудия покарал врагов революции.
Он видел угодливость, вероломство, покорность, жестокость... Он называл
эти черты родимыми пятнами капитализма и считал,чтоихнеслинасебе
бывшие люди, белые офицеры, кулачье, буржуазные националисты.
Его вера была непоколебима, его преданность партии - беспредельна...
Неумолимов, собираясь уходить со склада, неожиданно сказал:
- Да, забыл, ведь тебя тут один спрашивал.
- Это где же?
- Со вчерашнего эшелона. Их на работу распределяли. Один тебяспросил.
Я говорю: "Случайно знаю, я с ним случайно четвертый годрядомнанарах
сплю". Он мне назвался, но фамилия вылетела из головы.
- А он какой по виду? - спросил Абарчук.
- Да знаешь, плюгавенький, шрам на виске.
- Ох! - вскрикнул Абарчук. - Неужели Магар?
- Во-во.
- Да это же мой старший товарищ, учитель мой, он меня в партию ввел!О
чем он спрашивал? Что говорил?
- Обычное спрашивал, - какойутебясрок?Ясказал:просилпять,
получил десять. Теперь, говорю, кашлять стал, освободится досрочно.
Абарчук, не слушая Неумолимова, повторял:
- Магар, Магар... ОнработалодновремявВЧК...Этобылособый
человек, знаешь, особый. Все товарищу отдаст, шинель зимой с себяснимет,
последний кусок хлеба товарищу отдаст.Аумен,образованный.Ичистых
пролетарских кровей, сын керченского рыбака.
Он оглянулся и наклонился к Неумолимову.
- Помнишь, мы говорили, коммунисты в лагере должны создать организацию,
помогать партии, а Абрашка Рубин спросил: "Кого же в секретари?" Вот его.
- А я за тебя голосну, - сказалНеумолимов,-яегонезнаю.Где
найдешь его, - десять машин с людьми пошли на лагпункты,наверное,ион
поехал.
- Ничего, найдем, ах, Магар, Магар. Значит, спрашивал обо мне?
Неумолимов сказал:
- Чуть не забыл, зачем к тебе шел. Дай мне бумагичистой.Вотпамять
стала.
- Письмо?
- Нет, заявление Семе Буденному. На фронт буду проситься.
- Не пустят.
- Меня Сема помнит.
- Политических в армию не берут. Вот дадут наши шахты больше угля, и за
это бойцы спасибо скажут, там и твоя доля будет.
- Я в войска хочу.
- Тут Буденный не поможет. Я Сталину писал.
- Не поможет? Шутишь, - Буденный! Иль тебе бумаги жалко? Я бынестал
просить, но мне в КВЧ бумаги не дают. Я свою норму использовал.
- Ладно, дам листик, - сказал Абарчук.
Унегоимелосьнемногобумаги,закоторуюоннедолженбыл
отчитываться. А в КВЧ бумагу давали счетом, и надо было потомпоказывать,
на что Использована она.
Вечером в бараке шла обычная жизнь.
Вечером в бараке шла обычная жизнь.
Старый кавалергард Тунгусов, моргаяглазами,рассказывалбесконечную
историю-роман: уголовные внимательно слушали, почесываясь, иодобрительно
покачивали головами. Тунгусов плел путаную, замысловатую баланду, всаживая
в нее имена знакомыхбалерин,знаменитогоЛоуренса,описаниядворцов,
события из жизни трех мушкетеров, плавание жюль-верновского Наутилуса.
- Постой, постой, - сказал один из слушателей, -какжеонаперешла
границу Персии, ты вчера говорил - ее легавые отравили?
Тунгусов помолчал, кротко посмотрел на критика, потом бойко проговорил:
- Положение Надин лишь казалось безнадежным. Усилиятибетскоговрача,
влившего в ее полуоткрытыегубынесколькокапельдрагоценногоотвара,
добытого изсинихвысокогорныхтрав,вернулиейжизнь.Кутруона
настолько оправилась, что могла передвигаться по комнатебезпосторонней
помощи. Силы возвращались к ней.
Объяснение удовлетворило слушателей.
- Ясно... дуй дальше, - сказали они.
В углу, который назывался - колхозный сектор, хохотали, слушаястарого
глупостника, немецкого старосту Гасюченко,нараспевговорящегопохабные
частушки:
- Гол сыдор, макотер
Дид на печки...
Дальше шли такие рифмы, что слушатели изнемогали отсмеха.Страдающий
от грыжи московский журналист и писатель, добрый, умный и робкийчеловек,
медленно жевал белый сухарь - он накануне получил посылку от жены. Видимо,
вкус и хруст сухаря напоминали ему прошлую жизнь -вглазахегостояли
слезы.
Неумолимов спорилстанкистом,попавшимвлагерьзаубийствоиз
низменныхпобуждений.Танкистразвлекалслушателей,глумилсянад
кавалерией, а Неумолимов, бледный от ненависти, кричал ему:
- Мы своими клинками, знаешь, чего делали в двадцатом году!
- Знаю, кур ворованных кололи. Одна машина KB всювашуПервуюконную
завернуть может. Вы гражданскую войну с отечкой не сравнивайте.
Молодой вор Колька Угаров приставал кАбрашеРубину,уговаривалего
сменять ботинки на рваные, с оторванными подметками тапочки.
Рубин, чуя беду, нервно зевал, оглядывался на соседей, ища поддержки.
- Смотри, жид, - говорил похожий на поворотливого, светлоглазого дикого
кота Колька, - смотри, падло, ты мне последние нервы треплешь.
Потом Угаров сказал:
- Почему ты мне освобождения не подписал от работы?
- Ты ведь здоров, я не имею права.
- Не подпишешь?
- Коля, милый, клянусь тебе, я бы с радостью, но не могу.
- Не подпишешь?
- Ну, пойми. Неужели ты думаешь, если б я мог...
- Ладно. Все.
- Постой, постой, пойми меня.
- Я понял. Теперь ты поймешь.
Обрусевший швед Штеддинг, о нем говорили, что ондействительношпион,
отрываясь намиготкартины,которуюонрисовалнакускекартона,
выданного ему в культурно-воспитательной части,погляделнаКольку,на
Рубина, покачал головой и снова обратился ккартине.