Это - за. А против-нехочется,чтобыночью
сделали темную, а утром нашли, как Орлова вуборной,спущеннымвочко.
Слышал мой разговор с Колькой Угаровым?
- Головой вниз, ногами вверх! - сказал Монидзе и стал смеяться,должно
быть потому, что смеяться было нечему.
- Ты что ж, считаешь, мнойруководятживотныеинстинкты?-спросил
Абарчук и почувствовал истерическое желание ударить Рубина.
Он снова сорвался с места и пошел по бараку.
Конечно, надоела кукурузная болтушка.Сколькоужднейонгадаето
грядущем обеде в день Октябрьскойреволюции:рагуизовощей,макароны
по-флотски, запеканка?
Конечно, от оперуполномоченного многое зависит, и таинственны,туманны
дорожки к высотам жизни - зав. баней, хлеборез. Ведь он можетработатьв
лаборатории, - белыйхалат,заведующаявольнонаемная,независетьот
уголовных, он может работать в плановом отделе,заведоватьшахтой...Но
Рубин не прав. Рубин хочет унизить, Рубин подрывает силу, ищет вчеловеке
то, что воровски прокрадывается из подсознания. Рубин диверсант.
ВсюжизньАбарчукбылнепримиримымкоппортунистам,ненавидел
двурушников и социально чуждых.
Его душевная сила, его вера были в праве суда. Он усомнилсявженеи
расстался с ней. Он неповерил,чтоонавоспитаетсынанепоколебимым
борцом, и он отказал сыну в своем имени. Он клеймилтех,ктоколебался,
презиралнытиков,проявлявшихслабостьмаловеров.Онпредавалсуду
итээровцев, тосковавших в Кузбассе по московским семьям. Он засудилсорок
социально неясных рабочих, подавшихся со стройки в деревни. Он отрексяот
мещанина отца.
Сладко быть непоколебимым. Совершая суд, он утверждалсвоювнутреннюю
силу, свой идеал, свою чистоту. В этом была его утеха,еговера.Онни
разу не уклонился от партийных мобилизаций. Ондобровольноотказалсяот
партмаксимума. В егосамоотречениибылоегосамоутверждение.Всвоей
неизменной гимнастерке и сапогах он ходил на работу, на заседания коллегии
наркомата, в театр, гулял в Ялте по набережной, когда партияпослалаего
лечиться. Он хотел походить на Сталина.
Теряя право судить, он терял себя. И Рубин чувствовал это. Почти каждый
деньоннамекалнаслабости,натрусость,нажалкиежелания,
прокрадывающиеся в лагерную душу.
Позавчера он сказал:
- Бархатов снабжает складским металлом шпану, а нашРобеспьермолчит.
Цыпленки тоже хочут жить.
Когда Абарчук, готовясь осудитького-нибудь,ощущал,чтоонисам
подсуден, начинал колебаться, его охватывало отчаяние; он терял себя.
Абарчук остановился унар,гдестарыйкнязьДолгорукийговорилс
молодым профессором экономического института Степановым. Степанов вел себя
в лагере надменно, отказывался вставать, когда в барак входило начальство,
открыто высказывал несоветские взгляды. Он гордился тем, что в отличиеот
массыполитическихзаключенныхсиделзадело:написалстатьюпод
заголовком: "Государство Ленина - Сталина" и давал ее читать студентам.
Не
то третий, не то четвертый читатель донес на него.
Долгорукий вернулся в Советский Союз из Швеции, До Швеции он долгожил
в Париже и стосковался по родине. Через неделю послевозвращенияонбыл
арестован. Влагереонмолился,дружилссектантамииписалстихи
мистического содержания.
Сейчас он читал Степанову стихи.
Абарчук, опершись плечом на перекрещенные доски, набитыемеждунарами
первого и второго этажа, послушал чтение.Долгорукий,полузакрывглаза,
читалдрожащими,потрескавшимисягубами.Инегромкийголосегобыл
дрожащий и потрескавшийся.
- Я не сам ли выбрал час рожденья,
Год и область, царство и народ,
Чтоб пройти все муки и крещенья
Совести, огня и вод.
Апокалиптическому зверю
Вверженный в зияющую пасть,
Павший ниже, чем возможно пасть,
В гноище и смраде - верю!
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: Ты прав, что так судил!
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало,
Господи, вот плоть моя!
Окончив чтение, он продолжал сидеть с полузакрытыми глазами, и губы его
продолжали беззвучно шевелиться.
- Мура, - сказал Степанов, - декадентство.
Долгорукий показал бледной, бескровной рукой вокруг себя.
- Вы видите, куда привели русских людей Чернышевский и Герцен. Помните,
что писал Чаадаев в своем третьем философском письме?
Степанов учительским тоном сказал:
- Вы всвоеммистическоммракобесиимнетакжепротивны,каки
организаторы этоголагеря.Ивы,ионизабываетеотретьем,самом
естественном пути России: пути демократии, свободы.
Абарчук уже не раз спорил со Степановым,нотеперьемунехотелось
вмешиваться в разговор, клеймить в Степанове врага, внутреннего эмигранта.
Он прошел в угол, где молились баптисты, послушал их бормотание.
В это время раздался зычный голос старосты Зарокова:
- Встать!
Все повскакивали с мест, - вбараквошлоначальство.Скосивглаза,
Абарчуквиделбледноедлинноелицостоявшего,рукипошвам,
фитиля-доходяги Долгорукого, губы его шептали. Он, вероятно, повторял свои
стихи. Рядом сидел Степанов, он, как всегда, из анархических побуждений не
подчинялся разумным правилам внутреннего распорядка.
- Шмон, шмон, - шептали заключенные.
Но обысканебыло.Двамолодыхконвойныхсолдатавкрасно-синих
фуражках прошли меж нарами, оглядывая заключенных.
Поравнявшись со Степановым, один из них сказал:
- Сидишь, профессор, жопу боишься простудить.
Степанов,повернувсвоюкурносую,широкуюморду,громкимголосом
попугая ответил заученную фразу:
- Гражданин начальник, прошу обращатьсякомнена"вы",яявляюсь
политическим заключенным.