Халимов, волнуясь, рассказал:
- Я никогда не тороплюсь, если сердце держаем, я стреляю.Янафронт
приехал, мой друг был сержант Гуров, я учил егоузбекски,онучилменя
русски. Его немец убил, я двенадцать свалил. Снял с офицера бинок, себе на
шею одел: ваше приказание выполнил, товарищ политрук.
Все же страшноваты эти творческие отчеты снайперов.ВсюжизньКрымов
высмеивал интеллигентских слюнтяев, высмеивал Евгению Николаевну и Штрума,
охавших по поводу страданий раскулаченныхвпериодколлективизации.Он
говорил Евгении Николаевне о событиях1937года:"Нетострашно,что
уничтожают врагов, черт с ними, страшно, когда по своим бьют".
И теперь ему хотелось сказать, что он всегда, не колеблясь,готовбыл
уничтожать белогвардейских гадов,меньшевистскуюиэсеровскуюсволочь,
попов, кулачье, что никогда никакой жалости не возникало у негокврагам
революции, нонельзяжерадоваться,чтонарядусфашистамиубивают
немецких рабочих. Все же страшновато отразговоровснайперов,хотьони
знают, ради чего совершают свое дело.
Зайцев стал рассказывать о своеммногодневномсостязанииснемецким
снайпером у подножия Мамаева кургана. Немец знал,чтоЗайцевследитза
ним, и сам следил за Зайцевым. Оба они казались равной примерно силы ине
могли друг с другом справиться.
- В этот день он троих наших положил, а я сижувбалочке,ниодного
выстрела не сделал. Вот он делает последний выстрел, без промаха стрельба,
упал боец, лег на бок, руку откинул. Идет с их стороны солдат с бумагой, я
сижу, смотрю... А он, я это понимаю, понимает, что сидел бытутснайпер,
убил бы этого с бумагой, а он прошел. А я понимаю, что бойца, которогоон
положил, ему не видно и ему интересно посмотреть.Тихо.Ивторойнемец
пробежал с ведеркой - молчит балочка. Прошло еще минутшестнадцать-он
стал приподниматься. Встал. Я встал во весь рост...
Вновь переживая произошедшее, Зайцев поднялся из-за стола, - тоособое
выражение силы, которое мелькнуло на его лице, теперь стало единственным и
главным выражением его, то уже не был добродушныйшироконосыйпарень,-
что-то могучее, львиное, зловещеебыловэтихраздувшихсяноздрях,в
широком лбе, в глазах, полных ужасного, победного вдохновения.
- Он понял - узнал меня. И я выстрелил.
На мгновение стало тихо.Так,наверное,былотихопослекороткого
прозвучавшего вчера выстрела, и словно бы сновапослышалсяшумупавшего
человеческого тела. Батюк вдруг повернулся к Крымову, спросил:
- Ну как, интересно вам?
- Здорово, - сказал Крымов и больше ничего не сказал.
Ночевал Крымов у Батюка.
Батюк, шевеля губами, отсчитывал в рюмочку капли сердечноголекарства,
наливал в стакан воду.
Позевывая, он рассказывал Крымову о делах в дивизии, необоях,ао
всяких происшествиях жизни.
Все, что говорилБатюк,имелоотношение,казалосьКрымову,ктой
истории, что произошла ссамимБатюкомвпервыечасывойны,отнее
тянулись его мысли.
Все, что говорилБатюк,имелоотношение,казалосьКрымову,ктой
истории, что произошла ссамимБатюкомвпервыечасывойны,отнее
тянулись его мысли.
С первых сталинградскихчасовнепроходилоуНиколаяГригорьевича
какое-то странное чувство.
То, казалось ему,попалонвбеспартийноецарство.То,наоборот,
казалось ему, он дышал воздухом первых дней революции.
Крымов вдруг спросил:
- Вы давно в партии, товарищ подполковник?
Батюк сказал:
- А что, товарищ батальонный комиссар, вам кажется, я не ту линию гну?
Крымов не сразу ответил.
Он сказал командиру дивизии:
- Знаете, я считаюсь неплохим партийным оратором, выступалнабольших
рабочих митингах. А тут у меня все время чувство, что меня ведут, анея
веду. Вот такая странная штука. Да, вот, -ктогнетлинию,коголиния
гнет. Хотелось мне вмешатьсявразговорвашихснайперов,внестиодну
поправку. А потом подумал, - ученых учить - портить... А по правде говоря,
не толькопоэтомупромолчал.Политуправлениеуказываетдокладчикам-
довести до сознания бойцов, что Красная Армия есть армиямстителей.Ая
тут начну обинтернационализмедаклассовомподходе.Главноеведь-
мобилизовать ярость масс против врагов! А то получилось бы как с дураком в
сказке - пришел на свадьбу, стал читать за упокой...
Он подумал, проговорил:
-Даипривычка...Партиямобилизуетобычногневмасс,ярость,
нацеливает бить врага, уничтожать. Христианский гуманизм в нашемделене
годится. Наш советский гуманизм суровый... Церемоний мы не знаем...
Он подумал, проговорил:
-Естественно,янеимеюввидутотслучай,когдавасзазря
расстреливали... И в тридцать седьмом, случалось, били посвоим:вэтих
делах горе наше. А немцы полезли на отечество рабочих и крестьян,чтож!
Война есть война. Поделом им.
Крымов ожидал ответа Батюка, но тот молчал, не потому что былозадачен
словами Крымова, а потому, что заснул.
56
В мартеновском цеху завода"КрасныйОктябрь"ввысокомполусумраке
сновали люди в ватниках, гулкоотдавалисьвыстрелы,вспыхивалобыстрое
пламя, не то пыль, не то туман стояли в воздухе.
КомандирдивизииГурьевразместилкомандныепунктыполковв
мартеновскихпечах.Крымовуподумалось,чтолюди,сидящиевпечах,
варивших недавно сталь, особые люди, сердца их из стали.
Здесь уже были слышны шаги немецких сапог и не только крики команды, но
и негромкое щелканье и позванивание, -немцыперезаряжалисвоирогатые
автоматы.
И когда Крымов полез, вжав голову в плечи, в устье печи, гденаходился
командный пункт командира стрелкового полка, и ощутил ладонями не остывшее
за несколько месяцев тепло,таившеесявогнеупорномкирпиче,какая-то
робость охватила его, - показалось, сейчас откроетсяемутайнавеликого
сопротивления.