Волхв - Фаулз Джон Роберт 11 стр.


- Не выйду. - И отвернулась.

- Зачем ты это сделала?

- Так проще. Я стану стюардессой, ты уедешь в Грецию. Ты свободен.

- И ты.

- Ну хорошо, и я. Доволен?

Быстрыми, длинными волнами дождь гулял по вершинам деревьев, бил по крыше и

окнам - неурочный, весенний. Казалось, спальня полна невысказанных фраз,

молчаливых

[42]

укоров; тревожная тишина, как на мосту, который вот-вот рухнет. Мы лежали рядом,

не касаясь друг друга, барельефы на разоренной могиле кровати, до тошноты боясь

облечь свои мысли в слова. Наконец она заговорила, пытаясь справиться с

неожиданно охрипшим голосом:

- Я не хочу делать тебе больно, а чем больше я лезу к тебе тем тебе

больнее. И не хочу, чтобы ты делал мне больно, а чем больше ты меня

отталкиваешь, тем больнее мне. - Ненадолго встала. Снова залезла в постель. - Ну

как, решено?

- Похоже, да.

Больше мы не разговаривали. Скоро - по-моему, слишком скоро - она уснула.

Все утро она натужно веселилась. Я позвонил в Совет. Выслушал поздравления

и напутствия мисс Спенсер-Хейг и второй раз - дай бог, последний! - пригласил ее

позавтракать.

5

Алисон так и не узнала - да и сам я вряд ли отдавал себе отчет, - что в

конце сентября я изменил ей с другой. Этой другой была Греция. Я поехал бы туда,

даже провалив собеседование. В школе нам греческий не преподавали; все мои

знания о новой Греции сводились к смерти Байрона в Миссолунги. Но в то утро в

Британском совете семя упало на благодатную почву. Будто мне указали на выход из

тупика, которого я до той поры не замечал. Греция... почему эта идея сразу не

пришла мне в голову? Я еду в Грецию - звучит! Никто из моих знакомых там не был

- современные мидяне, туристы, хлынули позже. Я проштудировал все книги об этой

стране, какие смог достать. Меня поразило, как мало я знаю. Я читал запоем; и,

словно, средневековый король, влюбился в изображение, еще не видя оригинала.

Словом, теперь я бежал в определенном направлении, а не куда глаза глядят,

И Алисон воспринимал только в связи

[43]

с поездкой в Грецию. Когда любил ее, мечтал, что мы будем там вместе; когда

охладевал - что там, наконец, избавлюсь от нее. Сама по себе она ничего не

значила.

Из подкомиссии пришла телеграмма, подтверждающая мое назначение, а потом -

контракт, который я должен был подписать, и любезное письмо на ломаном

английском от директора школы. Мисс Спенсер-Хейг разыскала адрес человека,

работавшего там в прошлом году - теперь он жил в Нортамберленде. Его нанимали не

через Британский совет, и она о нем ничего не знала, кроме имени. Я написал ему,

но ответа не получил. До отъезда оставалось десять дней.

Алисон вела себя ужасно. Квартиру на Рассел-сквер пришлось освободить, и мы

три дня метались в поисках нового жилья. Наконец наткнулись на большую комнату-

мастерскую окнами на Бейкер-стрит. Сборы и переезд издергали нас обоих. Я уезжал

только 2 октября, а Алисон уже начала работать, и невозможно было смириться с

необходимостью рано вставать и жить по расписанию. Дважды мы крепко поругались.

В первый раз затеяла ссору она, постепенно дошла до белого каления, кляла

мужской пол вообще и меня в особенности.

Пижон, свинья, гнусный юбочник и все в

таком роде. На следующий день (за завтраком она гордо молчала) я заехал за ней

на службу, зря прождал битый час и вернулся домой. Там ее тоже не было.

Позвонил: нет, никого из стажерок сегодня не задержали. Злобно ждал до

одиннадцати. Наконец явилась. Не говоря ни слова, сняла пальто в ванной,

намазалась на ночь молочком.

- Где тебя черти носили?

- Я с тобой не разговариваю.

Склонилась над плитой в закутке, который служил нам кухней. Это она

настояла: жилье должно быть дешевым. А меня с души воротило от того, что

приходится есть и спать в одном и том же помещении, делить с соседями ванную,

шептаться и шикать, чтобы тебя не подслушали.

- Я знаю, где ты была.

- Ну и знай себе.

- Ты была у Пита.

- Так точно. У Пита. - Мутный от бешенства взгляд.

[44]

- и что дальше?

- Могла бы подождать до четверга.

- А зачем ждать?

Тут я взорвался. Припомнил ей все грехи, действительные и мнимые. Не

отвечая, она разделась, легла, отвернулась к стенке. Заплакала. В воцарившейся

тишине я с огромным облегчением подумал, что скоро избавлюсь от всего этого. Не

то чтобы я и вправду считал ее виноватой - просто не мог простить, что довела

меня до беспочвенных упреков. Остыв, я сел рядом - смотреть, как слезы сочатся

из-под набухших век.

- Я ждал тебя весь вечер.

- Я была в кино. А не у Пита.

- И зачем соврала?

- Потому что ты мне не доверяешь. Думаешь, что я в самом деле могу к нему

пойти.

- Неужели напоследок обязательно надо все испортить?

- Я хотела покончить с собой. Если б не струсила, бросилась бы под поезд.

Стояла на платформе и собиралась прыгнуть.

- Хочешь виски? - Я принес ей бокал. - Мне кажется, тебе нельзя оставаться

одной. Может, кто-нибудь из стюардесс...

- Никогда больше не буду жить рядом с женщинами.

- Вернешься к Питу?

Нахмурилась.

- А ты собираешься просить, чтоб не возвращалась?

- Нет.

Вытянулась, уставилась в стену. Впервые за вечер слабо улыбнулась: виски

подействовало.

- Как у Хогарта. "Любовь в новом стиле. Пять недель спустя".

- Мир?

- Вряд ли он когда-нибудь наступит.

- Думаешь, я стал бы весь вечер дожидаться кого-нибудь, кроме тебя?

- Думаешь, я вернулась бы сегодня к кому-нибудь,

[45]

кроме тебя?

Протянула бокал: еще. Я поцеловал ее запястье, пошел за бутылкой.

- Знаешь, о чем я думала? - спросила она вдогонку

- Нет.

- Если б я покончила с собой, ты бы только обрадовался. Растрезвонил бы,

что я умерла от любви к тебе. Поэтому я никогда не наложу на себя руки. Чтобы не

удружить какому-нибудь говну вроде тебя.

- Тебе не стыдно?

- Потом я решила, что сперва надо написать записку и все объяснить. - Она

еще смотрела враждебно. - В сумочке. Блокнот. - Я вытащил его. - Там, в конце.

Назад Дальше