- Не выйду. - И отвернулась.
- Зачем ты это сделала?
- Так проще. Я стану стюардессой, ты уедешь в Грецию. Ты свободен.
- И ты.
- Ну хорошо, и я. Доволен?
Быстрыми, длинными волнами дождь гулял по вершинам деревьев, бил по крыше и
окнам - неурочный, весенний. Казалось, спальня полна невысказанных фраз,
молчаливых
[42]
укоров; тревожная тишина, как на мосту, который вот-вот рухнет. Мы лежали рядом,
не касаясь друг друга, барельефы на разоренной могиле кровати, до тошноты боясь
облечь свои мысли в слова. Наконец она заговорила, пытаясь справиться с
неожиданно охрипшим голосом:
- Я не хочу делать тебе больно, а чем больше я лезу к тебе тем тебе
больнее. И не хочу, чтобы ты делал мне больно, а чем больше ты меня
отталкиваешь, тем больнее мне. - Ненадолго встала. Снова залезла в постель. - Ну
как, решено?
- Похоже, да.
Больше мы не разговаривали. Скоро - по-моему, слишком скоро - она уснула.
Все утро она натужно веселилась. Я позвонил в Совет. Выслушал поздравления
и напутствия мисс Спенсер-Хейг и второй раз - дай бог, последний! - пригласил ее
позавтракать.
5
Алисон так и не узнала - да и сам я вряд ли отдавал себе отчет, - что в
конце сентября я изменил ей с другой. Этой другой была Греция. Я поехал бы туда,
даже провалив собеседование. В школе нам греческий не преподавали; все мои
знания о новой Греции сводились к смерти Байрона в Миссолунги. Но в то утро в
Британском совете семя упало на благодатную почву. Будто мне указали на выход из
тупика, которого я до той поры не замечал. Греция... почему эта идея сразу не
пришла мне в голову? Я еду в Грецию - звучит! Никто из моих знакомых там не был
- современные мидяне, туристы, хлынули позже. Я проштудировал все книги об этой
стране, какие смог достать. Меня поразило, как мало я знаю. Я читал запоем; и,
словно, средневековый король, влюбился в изображение, еще не видя оригинала.
Словом, теперь я бежал в определенном направлении, а не куда глаза глядят,
И Алисон воспринимал только в связи
[43]
с поездкой в Грецию. Когда любил ее, мечтал, что мы будем там вместе; когда
охладевал - что там, наконец, избавлюсь от нее. Сама по себе она ничего не
значила.
Из подкомиссии пришла телеграмма, подтверждающая мое назначение, а потом -
контракт, который я должен был подписать, и любезное письмо на ломаном
английском от директора школы. Мисс Спенсер-Хейг разыскала адрес человека,
работавшего там в прошлом году - теперь он жил в Нортамберленде. Его нанимали не
через Британский совет, и она о нем ничего не знала, кроме имени. Я написал ему,
но ответа не получил. До отъезда оставалось десять дней.
Алисон вела себя ужасно. Квартиру на Рассел-сквер пришлось освободить, и мы
три дня метались в поисках нового жилья. Наконец наткнулись на большую комнату-
мастерскую окнами на Бейкер-стрит. Сборы и переезд издергали нас обоих. Я уезжал
только 2 октября, а Алисон уже начала работать, и невозможно было смириться с
необходимостью рано вставать и жить по расписанию. Дважды мы крепко поругались.
В первый раз затеяла ссору она, постепенно дошла до белого каления, кляла
мужской пол вообще и меня в особенности.
Пижон, свинья, гнусный юбочник и все в
таком роде. На следующий день (за завтраком она гордо молчала) я заехал за ней
на службу, зря прождал битый час и вернулся домой. Там ее тоже не было.
Позвонил: нет, никого из стажерок сегодня не задержали. Злобно ждал до
одиннадцати. Наконец явилась. Не говоря ни слова, сняла пальто в ванной,
намазалась на ночь молочком.
- Где тебя черти носили?
- Я с тобой не разговариваю.
Склонилась над плитой в закутке, который служил нам кухней. Это она
настояла: жилье должно быть дешевым. А меня с души воротило от того, что
приходится есть и спать в одном и том же помещении, делить с соседями ванную,
шептаться и шикать, чтобы тебя не подслушали.
- Я знаю, где ты была.
- Ну и знай себе.
- Ты была у Пита.
- Так точно. У Пита. - Мутный от бешенства взгляд.
[44]
- и что дальше?
- Могла бы подождать до четверга.
- А зачем ждать?
Тут я взорвался. Припомнил ей все грехи, действительные и мнимые. Не
отвечая, она разделась, легла, отвернулась к стенке. Заплакала. В воцарившейся
тишине я с огромным облегчением подумал, что скоро избавлюсь от всего этого. Не
то чтобы я и вправду считал ее виноватой - просто не мог простить, что довела
меня до беспочвенных упреков. Остыв, я сел рядом - смотреть, как слезы сочатся
из-под набухших век.
- Я ждал тебя весь вечер.
- Я была в кино. А не у Пита.
- И зачем соврала?
- Потому что ты мне не доверяешь. Думаешь, что я в самом деле могу к нему
пойти.
- Неужели напоследок обязательно надо все испортить?
- Я хотела покончить с собой. Если б не струсила, бросилась бы под поезд.
Стояла на платформе и собиралась прыгнуть.
- Хочешь виски? - Я принес ей бокал. - Мне кажется, тебе нельзя оставаться
одной. Может, кто-нибудь из стюардесс...
- Никогда больше не буду жить рядом с женщинами.
- Вернешься к Питу?
Нахмурилась.
- А ты собираешься просить, чтоб не возвращалась?
- Нет.
Вытянулась, уставилась в стену. Впервые за вечер слабо улыбнулась: виски
подействовало.
- Как у Хогарта. "Любовь в новом стиле. Пять недель спустя".
- Мир?
- Вряд ли он когда-нибудь наступит.
- Думаешь, я стал бы весь вечер дожидаться кого-нибудь, кроме тебя?
- Думаешь, я вернулась бы сегодня к кому-нибудь,
[45]
кроме тебя?
Протянула бокал: еще. Я поцеловал ее запястье, пошел за бутылкой.
- Знаешь, о чем я думала? - спросила она вдогонку
- Нет.
- Если б я покончила с собой, ты бы только обрадовался. Растрезвонил бы,
что я умерла от любви к тебе. Поэтому я никогда не наложу на себя руки. Чтобы не
удружить какому-нибудь говну вроде тебя.
- Тебе не стыдно?
- Потом я решила, что сперва надо написать записку и все объяснить. - Она
еще смотрела враждебно. - В сумочке. Блокнот. - Я вытащил его. - Там, в конце.