Беззвучный лепет
искрящейся синей воды на камнях, замершие деревья, мириады крылатых моторчиков в
воздухе, бескрайняя панорама молчания. Я дремал в сквозной сосновой тени, в
безвременье, растворенный в природе Греции.
Тень уползла в сторону, и под прямым солнцем моей плотью овладело томление.
Я вспомнил Алисон, наши любовные игры. Будь она рядом, нагая, мы занялись бы
любовью на подстилке из хвои, окунулись бы и снова занялись любовью. Меня
переполняла горькая грусть, смесь памяти и знания; памяти о былом и должном,
знания о том, что ничего не вернуть; и в то же время смутной догадки, что всего
возвращать и не стоит - например, моих пустых амбиций или сифилиса, который пока
так и не проявился. Чувствовал я
----------------------------------------
(1) В классическом произведении французской экзистснциалистской литературы,
пьесе Жана-Поля Сартра "Мухи" (на сюжет античного мифа об Оресте) засилье этих
насекомых символизирует "недолжный" образ жизни.
(2) Огородное растение семейства гибискусовых.
[83]
себя прекрасно. Бог знает, что будет дальше; да это и не важно, когда лежишь на
берегу моря в такую чудесную погоду. Достаточно того, что существуешь. Я медлил,
без страха ожидая, пока что-нибудь подтолкнет меня к будущему. Перевернулся на
живот и предался любви с призраком Алисон, по-звериному, без стыда и укора,
точно распластанная на камнях похотливая машина. И, обжигая подошвы, бросился в
воду.
Взобравшись по тропинке, ведущей сквозь кустарник вдоль проволоки, и
миновав облезлые ворота, я опять постоял у загадочной таблички. Поросшая травой
колея петляла, забирала вниз; впереди показался просвет. Вилла, освещенные стены
которой сверкали белизной, стояла ко мне тылом, отвернувшись к солнцу. Основой
постройки, разросшейся в направлении моря, служил чей-то ветхий домишко. Здание
было квадратное, с плоской крышей; углы фасада огибал ряд стройных колонн. Над
колоннадой тянулась длинная терраса. Выйти на нее можно было через открытые окна
второго этажа, доходившие до пола. С восточной стороны и на задах рядами рос
шпажник и низенькие кусты с яркими алыми и желтыми цветами. Спереди,
перпендикулярно берегу, располагалась длинная засыпанная гравием площадка; за
ней склон круто обрывался к морю. По краям площадки росли две пальмы, заботливо
окруженные белеными каменными оградками. Сосновую рощу проредили, чтобы не
мешать обзору.
Облик виллы привел меня в замешательство. Она слишком напоминала Лазурный
берег, была слишком чужда всему греческому. Белая и роскошная, как снега
Швейцарии, она сковывала, лишала уверенности в себе.
По невысокой лестнице я поднялся на красную плитку боковой колоннады.
Передо мной оказалась запертая дверь с железным молотком в форме дельфина.
Ближние окна плотно зашторены. Я постучал; кафельный пол отозвался лающим эхом.
Никто не открыл. Мы с домом молча ждали, потонув в жужжании насекомых. Я пошел
дальше, обогнул южный угол колоннады. Здесь она расширялась, тонкие колонны
стояли реже; отсюда, из густой тени, над вершинами
[84]
деревьев, за морем открывались томные пепельно-лиловые горы... я ощутил то, что
французы называют deja vu, будто когда-то уже стоял на этом самом месте, именно
перед этим арочным проемом, на рубеже тени и пылающего ландшафта... не могу
объяснить точнее.
В центре колоннады были поставлены два старых плетеных стула, стол,
покрытый скатертью с бело-синим национальным орнаментом, на которой разместились
два прибора: чашки, блюдца, большие, накрытые муслином тарелки.
У стены -
ротанговая кушетка с подушками; меж высокими окнами со скобы свисает надраенный
колокольчик с выцветшей коричневой кисточкой, привязанной к языку.
Заметив, что стол накрыт на двоих, я конфузливо замешкался на углу,
чувствуя типично английское желание улизнуть. И тут в дверях бесшумно возникла
чья-то фигура.
Это был Конхис.
13
Я сразу понял, что моего прихода ждали. При виде меня он не удивился, на
лице его появилась почти издевательская улыбочка.
Был он практически лысый, выдубленный загаром, низенький, худой,
неопределенного возраста - то ли шестьдесят, то ли семьдесят; одет во флотскую
голубую рубашку, шорты до колен, спортивные туфли с пятнами соли. Самым
поразительным в его внешности были глаза, темно-карие, почти черные, зоркие;
глаза умной обезьяны с на редкость яркими белками; не верилось, что они
принадлежат человеку.
Молчаливо приветствуя меня, он вскинул левую руку, скользящим шагом
устремился к изгибу колоннады (вежливая фраза застряла у меня в горле) и крикнул
в сторону домика:
- Мария!
В ответ послышалось неясное оханье.
- Меня зовут... - начал я, когда он обернулся.
Но он снова вскинул левую руку, на сей раз - чтобы я
[85]
помолчал; взял меня за кисть и подвел к краю колоннады. Его самообладание и
порывистая уверенность ошарашивали. Он окинул взглядом пейзаж, посмотрел на
меня. Сюда, в тень, проникал сладковатый, шафрановый аромат цветов, росших
внизу, у гравийной площадки.
- Хорошо я устроился? По-английски он говорил без акцента.
- Прекрасно. Однако позвольте мне...
Коричневая жилистая рука опять призвала к молчанию, взмахом обведя море и
горы на юге, будто я мог его неправильно понять. Я искоса взглянул на него. Он
был явно из тех, кто мало смеется. Лицо его напоминало бесстрастную маску. От
носа к углам рта пролегали глубокие складки; они говорили об опытности, властном
характере, нетерпимости к дуракам. Слегка не в своем уме - хоть и безобиден, но
невменяем. Казалось, он принимает меня за кого-то другого. Обезьяньи глаза
уставились на меня. Молчанье и взгляд тревожили и забавляли: он словно пытался
загипнотизировать какую-нибудь птичку.
Вдруг он резко встряхнул головой; странный, не рассчитанный на реакцию
жест. И преобразился, точно все происходившее до сих пор было лишь розыгрышем,
шарадой, подготовленной заранее и педантично исполненной с начала до конца. Я
опять потерял ориентировку. Оказывается, он вовсе не псих. Даже улыбнулся, и
обезьяньи глаза чуть не превратились в беличьи.
Повернулся к столу.
- Давайте пить чай.
- Я хотел попросить стакан воды. Это...
- Вы хотели познакомиться со мной. Прошу вас. Жизнь коротка.
Я сел. Второй прибор предназначался мне. Появилась старуха в черной - от
ветхости серой - одежде, с лицом морщинистым, как у индейской скво. Она косо
тащила поднос с изящным серебряным заварным чайником, кипятком, сахарницей,
ломтиками лимона на блюдце.
- Моя прислуга, Мария.
Он что-то сказал ей на безупречном греческом; я разо-
[86]
брал свое имя и название школы.