Я случайно поднялся на мыс.
Увидел домик: ветхие стены, каменная осыпь под тернистым плющом. Было жарко.
Восемнадцатое апреля 1928 года, четыре часа дня.
Он опять умолк, словно дата заставила его задуматься; готовил меня к новому
своему облику, к новому повороту.
- Лес тогда был гуще. Моря не видно. Я стоял на прогалине, вплотную к
руинам. Меня сразу охватило чувство, что это место ожидало меня. Ожидало всю мою
жизнь. Стоя там, я понял, кто именно ждал, кто терпел. Я сам. И я, и домик, и
этот вечер, и мы с вами - все от века пребывало здесь, точно отголоски моего
прихода. Будто во сне я приближался к запертой двери, и вдруг по волшебному
мановению крепкая древесина обернулась зеркалом, и я увидел в нем самого себя,
идущего с той стороны, со стороны будущего. Я пользуюсь метафорами. Вы их
понимаете?
Я кивнул, но неохотно, ибо понимал с трудом; ведь во всем, что он говорил и
делал, я искал признаки драматургии, отточенный расчет. О приезде в Бурани он
рассказывал не как о действительном случае, но в манере, в какой автор сочиняет
вставную историю там, где этого требует сюжет пьесы.
- Я сразу решил, что поселюсь тут, - продолжал он. - Я не мог идти дальше.
Только здесь, в этой точке, прошлое сливалось с будущим. И я остался. Вот и
сегодня я здесь. И вы здесь.
Искоса взглянул на меня сквозь темноту. Я помедлил; похоже, в
заключительную фразу он вложил особый смысл.
- Это тоже входит в понятие духовидения?
- Это входит в понятие случайности. В жизни каждого из нас наступает миг
поворота. Оказываешься наедине с собой. Не с тем, каким еще станешь. А с тем,
каков есть и пребудешь всегда. Вы слишком молоды, чтобы понять это. Вы еще
становитесь. А не пребываете.
- Возможно.
- Не "возможно", а точно.
- А если проскочишь этот... миг поворота? - Но мне-
[118]
то казалось, что в моей жизни такой миг уже был: лесное безмолвие, гудок
афинского парохода, черный зев ружейного дула.
- Сольешься с массой. Лишь немногие замечают, что миг настал. И ведут себя
соответственно.
- Призванные?
- Призванные. Избранники случая. - Его стул скрипнул. - Посмотрите-ка.
Лучат рыбу. - Вдали, у подножья гор, в густой тени, дрожала зыбкая пелена
рубиновых огоньков. Я не понял, просто ли он на них указывает или рыбачьи
фонарики должны обозначать призванных.
- Вы иногда маните и бросаете, г-н Кончис.
- Скоро исправлюсь.
- Надеюсь, что так.
Он еще помолчал.
- Вам не кажется, что мои слова значат для вас больше, чем обычная
болтовня?
- Несомненно.
Снова пауза.
- Не нужно вежливости. Вежливость всегда скрывает боязнь взглянуть в лицо
иной действительности. Я сейчас скажу нечто, что вас может покоробить. Я знаю о
вас такое, чего вы сами не знаете. - Он помедлил, словно, как в прошлый раз,
давал мне время подготовиться. - Вы тоже духовидец, Николас. Хоть сами уверены в
обратном. Но я-то знаю.
- Да нет же. Правда нет. - Не получив ответа, я продолжал: - Но любопытно
послушать, почему вы так считаете.
- Мне открылось.
- Когда?
- Предпочел бы не говорить.
- Как же так? Вы ведь не объяснили, что именно подразумеваете под этим
словом. Если просто способность к наитию - тогда, надеюсь, я действительно
духовидец. Но, по-моему, вы имели в виду нечто другое.
Снова молчание, будто для того, чтоб я расслышал резкость собственного
тона.
[119]
- Вы ведете себя так, точно я обвинил вас в преступлении. Или в пороке.
- Простите. Но я ни разу не общался с духами. - И простодушно добавил: - Я
вообще атеист.
- Разумный человек и должен быть либо агностиком, либо атеистом, -
терпеливо, но твердо сказал он. - И дрожать за свою шкуру. Это необходимые черты
развитого интеллекта. Но я говорю не о боге. Я говорю о науке. - Я промолчал.
Его голос стал еще тверже. - Очень хорошо. Я усвоил, что вы... не считаете себя
духовидцем.
- Теперь вам ничего не остается, как рассказать то, что обещали.
- Я только хотел предостеречь вас.
- Это вам удалось.
- Подождите минутку.
Он отправился к себе. Поднявшись, я подошел к изгибу перил, откуда
открывался широкий обзор. Виллу обступали молчаливые, еле различимые в звездном
свете сосны. Полный покой. Высоко в северной части неба гудел самолет - третий
или четвертый ночной самолет, который я слышал за все время, проведенное на
острове. Я представил себе Алисон, везущую меж пассажирских кресел тележку с
напитками. Как и огни далекого парохода, этот слабый гул не уменьшал, а
подчеркивал затерянность Бурани. На меня нахлынула тоска по Алисон, ощущение,
что я, возможно, потерял ее навсегда; я словно видел ее вблизи, держал ее руку в
своей; она дышала живым теплом, утраченным идеалом обыденности. Рядом с ней я
всегда чувствовал себя защитником; но той ночью в Бурани подумал, что на деле,
наверное, она меня защищала - или защитила бы, коли пришлось.
Тут вернулся Кончис. Подошел к перилам, глубоко вздохнул. Небо, море,
звезды - целое полушарие вселенной раскинулось перед нами. Гул самолета стихал.
Я закурил - Алисон в такой миг тоже бы закурила.
[120]
18
- По-моему, в шезлонгах будет удобнее.
Мы приволокли с дальнего конца террасы летние соломенные кресла.
Откинулись, задрав ноги. И сразу я ощутил, как пахнет плетеный подголовник - тем
же слабым старомодным запахом, что полотенце и перчатка. Аромат явно не имел
отношения ни к Кончису, ни к Марии. Иначе я почувствовал бы его, общаясь с ними.
В этом кресле часто сиживала какая-то женщина.
- Долго же придется объяснять вам, что я имел в виду. Нужно будет
рассказать всю мою жизнь.
- За последние месяцы мне не случалось слышать английскую речь. Разве что
ломаную.
- Я по-французски лучше, чем по-английски, говорю. Но к делу. Comprendre,
c'est tout(1).
- "Об одном прошу: занимательней!"
- Чьи это слова?
- Одного английского романиста .
- Зря он так сказал. В литературе занимательность - пошлость.
Я улыбнулся во тьму. Молчание. Сигнальные огни звезд. Он заговорил.
- Как вы уже знаете, отец мой был англичанин. Но дела его - он ввозил табак
и пряности - большей частью протекали в Средиземноморье.