За долгие годы местный люд обрубил конец имени, и сейчас
городок чаще называли просто Эдж.
Наконец я почти добрался до места. Дорога к океану не подарок: повсюду глубокие овраги да бугры, и все это в обрамлении чахлых сосен.
Через широкую балку перекинут мост, а далее по меньшей мере с десяток выбоин выглядят так, будто их даже не пытались засыпать с самых
времен Второй мировой войны. Зелени еще почти не видно: слишком рано, весна только началась.
Еще один знак: «Эджертон. Пятьдесят футов над уровнем моря. 602 жителя». Мой самый дорогой житель находится сейчас в местной
больнице, милях в десяти к северу от Эджертона, в коме.
Глава 3
Я, кажется, пришла в себя, и это хорошо. Чувствую, что жива, но все еще не могу поверить. И как это мне удалось уцелеть? Вот «порше»
врезается в утес, зависает, а потом, словно остро заточенный нож, протыкает черную стылую воду.
И – провал в памяти.
Я не ощущаю собственного тела – наверное, это тоже хорошо. Вокруг так много людей, и они перешептываются, как всегда, когда речь идет
о чем то серьезном, но слов разобрать невозможно. А может, их и нет здесь и это только тени колеблются па ветру. Я сама тень: здесь –
и не здесь. Хоть бы услышать, понять, о чем они говорят, – больше мне ничего не надо.
Наконец я остаюсь одна, совершенно одна. Лора свое таки получила. Но это еще не конец: стоит ей вернуться, и я просто заставлю ее
перестать дышать.
Снова люди – входят и выходят. Мне они не интересны. Похоже, меня осматривают, что то делают, но все это не имеет ровно никакого
значения.
Вдруг сразу все меняется. Форд. Я вижу его ясно – он настоящий, из плоти, и в глазах у него застыл такой ужас, что, кажется, все бы
отдала, лишь бы успокоить его, но, увы, сказать ничего не могу. Он большой и красивый, мой маленький братец, даже красивее отца, о
котором матушка говорила, что он настоящий сердцеед. Но ведь отец с матерью мертвы, разве не так?
Форд как будто не похож на себя: бледный, не такой уверенный, как обычно, немного съежился. Может, заболел? Не знаю, не могу
сообразить, все плывет перед глазами. Но Форд здесь – это так же точно, как и то, что я единственная, кто зовет брата Фордом.
Дать бы ему хоть какой нибудь знак… Но как, если я и пальцем пошевелить не в состоянии и ничего не ощущаю, кроме тихой радости, что
брат появился как раз тогда, когда он мне нужен?
Форд низко склоняется надо мной и шепчет:
– О Боже, Джилли, мне этого не вынести! Что случилось?
Я ясно различаю его слова, понимаю их и физически ощущаю, как его большие руки ложатся на мою ладонь. От этих рук исходит и проникает
внутрь меня тепло. Ощущение замечательное. Не знаю, что и думать. Почему так получилось, что Форд здесь, а больше никого и нет?
– Знаю, Джилли, ответить ты мне не можешь, но попробуй дать знак хотя бы ресницами, что ты слышишь меня.
О да, хочется мне сказать, слышу, слышу. Я люблю этот голос – глубокий, звучный, завораживающий. По моему, я как то сказала брату,
что ощущаю его голос всем телом, а он ответил, что это специальный фэбээровский тон, для собеседований. Но это неправда. Он всегда
был таким.
Форд сидит рядом, говорит что то не умолкая, не выпуская мою руку, и от тепла его ладони голова кругом идет.
– Я был с тобой, Джилли, – говорит он, и у меня перехватывает дыхание.
Со мной – где?
– Я был с тобой в ту ночь – проснулся весь в поту, думал – умираю. Мы вместе летели вниз с того утеса, и сначала мне показалось, что
я умер, но потом как то так получилось, что оба мы уцелели.
Мы вместе летели вниз с того утеса, и сначала мне показалось, что
я умер, но потом как то так получилось, что оба мы уцелели. Этот малый, из дорожного патруля, – спасибо ему за то, что не бросил нас.
А теперь я хочу докопаться до истины, понять, как все вышло. Неужели ты меня не слышишь?
Форд по прежнему не сводит с меня взгляда, а мне еще больше хочется подать ему какой нибудь знак, но ничего не получается. Я всего
лишь беспомощная плоть, распростертая на больничной койке и ничего не чувствующая, мозг да рука, которую он держит.
Как это понять: «Я был с тобой у того утеса»? В этом нет никакого смысла, как и вообще во всем, что сейчас происходит.
Перед глазами закачалась белая тень. Форд погладил меня по руке и поднялся. Потом он приблизился к тени:
– Пол, я только что приехал. Я разговаривал с Джилли.
Пол. Он здесь, в комнате. Не могу разобрать, о чем они говорят, и все таки оба отходят подальше.
Я не возражаю, чтобы Пол ушел совсем – мне сейчас больше всего хочется, чтобы это случилось. Но он не уходит. Что же тогда он говорит
Форду? Пусть брат вернется. Он моя единственная связь с реальностью, со всем тем, что – не я.
Через какое то время я отключаюсь и засыпаю, но перед этим успеваю попросить Бога, чтобы Форд не оставлял меня здесь одну. Мне жаль
мой «порше», ставший на дне океана добычей глупых рыб.
Я поставил «форд» на одно из шести свободных мест перед «Лютиком» – довольно экзотическое название для весьма уродливого, в стиле
викторианской готики, здания, нависающего над океаном в непосредственной близости от утеса.
Не менее экзотическим казалось и название главной улицы Эджертона – Пятая авеню. До сегодняшнего дня я был в городке только раз и,
помнится, услышав это название, чуть со смеху не помер. Пятая авеню, а параллельно ей по обе стороны бегут четыре улочки, упирающиеся
в утес, и лучами расходятся на север и запад еще несколько переулков, правда, довольно длинных.
Судя по первому впечатлению, за минувшие годы здесь мало что изменилось. Кругом теснятся коттеджи застройки двадцатых годов, и лишь
на боковых улицах посвободнее. Здесь на больших участках земли стоят дома, стилизованные под ранчо, – такие вошли в моду уже в
шестидесятые. На холмах выросли почти вровень с верхушками утесов современные здания из дерева, стекла и бетона, а на склонах,
сбегающих к побережью, обосновались постройки поскромнее.
В «Лютике» стоящая за стойкой красного дерева тощая дама с пробивающимися над верхней губой усиками сообщила мне, что свободных
номеров в отеле нет. Я подумал о пустой стоянке и окинул глазами холл, но не увидел ни единой живой души.
– Хлопотливое время года, все по делам ездят, – промычал я.
– В городе съезд. – Дама порозовела и уставилась поверх моего плеча куда то в стену, покрытую обоями с изображением капустных
кочанов.
– Съезд в Эджертоне? Здесь собираются выращивать цветы?
– Нет нет, цветоводы ни при чем. Сегодня у нас дантисты, протезисты, или как их там. Собрались люди со всей страны. Весьма сожалею,
сэр.
Интересно, а что же тогда в Эджертоне считается мертвым сезоном, думаю я, возвращаясь к машине. И почему мне отказали в номере?
Неужели всего лишь из за того, что я агент ФБР? Ну да, кому же хочется иметь под боком полицейскую ищейку? Сам то я себе казался
самым тихим клиентом, какого только можно вообразить.
Свернув с Пятой авеню налево, я поехал в северном направлении по Ливерпуль стрит, а затем резко повернул на восток. Прямо за утесом в
глаза мне бросился холм, выросший ярдах в пятидесяти от него, – он был сплошь покрыт елью и кедром.