Он может говорить Алекс Хейвуд и всем остальным, что требует выполнения условий договора, а при необходимости начать против них судебный процесс. Если повезет, он выиграет несколько недель, а то и месяцев и получит некоторое финансовое возмещение за несоблюдение условий контракта. Но что бы он ни делал, если финансовые трудности, о которых говорила Александра Хейвуд, не липа – а лгать ей не было смысла – то и лошадей, и ферму рано или поздно все равно придется продать.
Такова была суровая реальность. Следовало повернуться к ней лицом и начать строить планы. Слава богу, он был способен это сделать.
Первое. Необходимо постараться как можно лучше разместить лошадей. С каждой из чистокровок будут свои сложности, начиная с самого дорогого – Депьюти Дримера, злобного двухлетки от самого Мистера Проспектора, – и кончая самым дешевым – двенадцатилетним Сулейманом, который за всю свою карьеру ни разу не поднимался выше третьего места и стоил не больше тысячи долларов.
Сулеймана, видимо, придется купить самому. Тысячу долларов он может себе позволить. А Силвер Уандер, которая стоит около полумиллиона? Только в мечтах. Разве что сколотит группу из нескольких инвесторов.
Но реально ли это?
Что касалось его собственных финансовых дел, то для сведения концов с концами требовался новый источник дохода. Он мог бы держать больше лошадей, чем в настоящее время: если уистлдаунских лошадей не будет, в конюшне освободятся стойла. Мог бы поискать место управляющего другой фермой – но, насколько он знал, на всех здешних фермах эти места были заняты. Вместо того, чтобы тренировать уистлдаунских лошадей, он мог бы работать с лошадьми частных владельцев. Но такая работа сопряжена с постоянными разъездами. Разъезды же он позволить себе не сможет, потому что обязан думать о детях.
Особенно о мальчиках. Чем старше они становятся, тем сильнее нуждаются в присмотре.
Он всегда может получить работу на заводе Бадда, местном промышленном гиганте, где делают запчасти для машин. Или у Форда в Луисвилле. И тут и там платят неплохо. Плюс льготы.
Джо скривил губы. Он всегда мечтал тренировать лошадей и был убежден, что у него есть все данные, чтобы стать в этом деле одним из лучших. Войти в элиту. Выиграть все крупные соревнования – Дерби, Кубок конезаводов, а то и Тройную Корону. Но появилась Лора, дети, а затем настал крах его семейной жизни. Пришлось выбирать между мечтами и детьми, и победили дети. Он думал, что нашел компромисс, когда начал работать у Чарльза Хейвуда: твердое жалованье и возможность создать первоклассную конюшню на чужие денежки. И сейчас, в тридцать семь лет, пожал то, что посеял: с конюшней, над которой он так долго бился, приходилось расставаться, потому что она принадлежала не ему, а в перспективе маячила работа на заводе, чтобы прокормить детей.
Когда он нашел тело Хейвуда, следовало понять, что так и будет. Наверно, он это и понял, просто не хотел признаваться. С первого взгляда на Александру Хейвуд, внезапно появившуюся в Уистлдауне, было ясно, что добром это не кончится.
«Вы уволены. Разве это непонятно?» – насмешливо спросила она.
«Подлая, самоуверенная сучка», – подумал он в ту минуту.
А он еще жалел ее во время похорон, ради которых специально полетел в Филадельфию. Он уважал своего работодателя, даже любил его. Они оба хотели одного и того же – сделать ферму Уистлдаун одной из лучших конюшен в стране. Хейвуд проводил в Уистлдауне два месяца из двенадцати; владелец и тренер много общались, говорили о лошадях и ферме. Хейвуд часто упоминал свою старшую дочь, рассказывал связанные с ней смешные случаи, хвастался ее умом и красотой. Он не раз говорил, что, когда Александра немного подрастет и забудет всю чушь, которой ее напичкали в колледже изящных искусств, она придет работать в его компанию.
Тогда он будет постепенно приучать ее к браздам правления. На это у нее мозгов хватит.
Джо слушал его рассказы вполуха, не придавая им особого значения. Обычная отцовская гордость, только и всего. И слегка удивился, когда во время похорон увидел, что Хейвуд не преувеличивал, во всяком случае, насчет внешности. Стройная, хрупкая блондинка в подобавшем случаю черном костюме, типичная недотрога, Алекс приковала к себе его взгляд, когда все заняли свои места и она с мачехой и сестрой прошла к передней скамье. Окончательно он выяснил, кто это, только на поминках, но уже во время отпевания он был убежден, что белокурая красавица может быть только Алекс, любимица Чарльза Хейвуда. Джо следил за ней всю службу. Было видно, что она убита горем. Лицо – белее мрамора. Она сидела между сестрой и худым темноволосым мужчиной в дорогом костюме, державшим ее за руку, – видимо, тем самым женихом, который ее бросил. Она без всякого выражения слушала священника епископальной церкви, облаченного в черную ризу человека с красным лицом. Хор мальчиков пел ангельскими голосами, а она беззвучно плакала. Позже, на поминках в огромном каменном особняке Хейвудов с мраморными полами и комнатами, полными цветов, он ждал своей очереди выразить ей свои соболезнования, хотя чувствовал себя здесь так же неуютно, как рыба на дереве. Тут были изысканные люди, которых он не знал, изысканная еда, которую он не любил (ему вспомнились копченый лосось и икра на маленьких треугольных тостах), пианист, игравший на рояле что-то грустное, и молодая, красивая вдова, которая ходила по комнатам и благодарила всех за проявленное сочувствие. Джо поговорил кое с кем, отведал угощение, выразил соболезнования вдове, а сам все разыскивал взглядом старшую дочь Хейвуда. Наконец она появилась. Глаза у Алекс были красные, губы крепко сжаты: видно, она не позволяла себе плакать. Джо подошел к ней, представился, пожал протянутую руку, выразил скорбь по поводу постигшей ее утраты и свое восхищение ее отцом.
Но, когда они встретились сегодня, стало ясно, что Алекс напрочь забыла его. Что ж, осуждать ее не приходилось. Джо сам знал, что такое горе, и понимал, как оно туманит разум.
Как ни злился он по поводу увольнения, но должен был признать, что снова пожалел ее. Это случилось, когда Алекс попросила рассказать о том, как он нашел тело ее отца. Было ясно, что смерть Хейвуда стала для нее страшным ударом. Видимо, привычка заботиться обо всем и вся сделали Джо чувствительным к страданиям женщин и детей. Пытаясь побороть жалость, которая была совершенно бесполезна и даже вредна, поскольку могла помешать ему бороться за сохранение Уистлдауна, он вел себя более вызывающе, чем следовало. Когда Алекс расстроилась, он молча обругал себя за то, что вообще согласился говорить об этом. А когда она начала настаивать, Джо напомнил себе, что ему нет дела до Александры Хейвуд, и ушел.
У него хватало своих проблем.
Он отдал ферме Уистлдаун всего себя, а сейчас у него украли эту мечту. Вырвали, словно коврик, из-под ног героя какого-то смешного мультфильма.
Это и есть самое главное, понял он. Не потеря работы, жалованья и всего, что из этого следовало, – хотя это тоже очень важно. Главное – это потеря мечты.
В тридцать семь лет ему предстояло все начать сначала.
О боже, подумать только, все сначала.
Что ж, значит, думать не нужно. Во всяком случае, сегодня. Завтра хватит времени, чтобы прикинуть планы на будущее.
Джо перевернулся на живот, взбил подушку, колотя ее сильнее, чем требовалось, и снова попытался уснуть.
– О боже, я замерзаю! Алекс, скорее!
Шум дождя был таким сильным, что Алекс едва услышала слова сестры. На землю рушились потоки воды, сносимые ветром.